Приключения сестры милосердия - Александр Порохня

— Мышка, а мышка, а чего у тебя глаза такие большие?

Окончание известного анекдота было довольно неприятным для медсестры, но она ничуть не обиделась и продолжала смотреть поверх операционной маски на заведующего с явным обожанием.

«С этой все ясно», подумала я. «Вторая жена хирурга»…

Операция закончилась довольно быстро, до конца рабочего дня оставалась куча времени, и я решила навестить паренька с саркомой бедра из пятой палаты. Но в пятой палате на кровати с высоким подголовником лежала пожилая женщина. Из правого подреберья у нее выходила тонкая пластиковая трубочка, наполненная желтым непрозрачным содержимым. Я все поняла и тихо прикрыла дверь.

Придя в общежитие около шести, я заперлась в туалете, и вытащила из кармана листок бумаги.

С первого же взгляда было видно, что количество выданного на операции стерильного материала и инструментария как минимум в два раза больше, чем это требовалось для проведения четырнадцати операций. Это было уже второе попадание в цель.

После визита в выходные в Реутово, я вообще находилась в приподнятом настроении. На шее у меня висел деревянный медальон, издававший отчетливый аромат можжевельника. Татьяна Васильевна одела мне его на шею перед самым моим отъездом, на крыльце, и перекрестив меня молча, повернулась и ушла в дом. Гадание на картах не внесло ясности в мою ситуацию, ночью разложив несколько рядов из карт, она сказала, что все закончится хорошо, хотя ищу я не там, и опасность мне угрожает серьезная.

Следующим этапом моего расследования должно было стать посещение больничного морга. Я планировала сделать это завтра с самого утра.

Вечером я решила устроить постирушку. Стирать в холодной воде не хотелось, поэтому спустившись вниз на первый этаж, я попросила у сестры-хозяйки тазик. Опустив руки в горячую воду, подогретую на плите в общественном чайнике, я задумалась — как мало мы ценим удобства современной жизни. Дома у меня осталась прекрасная стиральная машинка, руками я стирала в последний раз в классе в девятом. Я тогда вместе со своим классом в зимние каникулы я ездила в Питер, нас буквально силком вытащила туда классная руководительница, горящая желанием приобщить наш класс к сокровищам мировой культуры. Жили мы в помещении спортивной школы-интерната на окраине города, в интернате не было никого, кроме сторожа. Все учащиеся разъехались на каникулы по домам. Питались мы в каких-то столовках, жили в двух комнатах, ключи от которых дал нашей классной руководительнице ее однокашник — директор интерната. Стирали в туалете, под краном, развешивая потом мелкие детали своего туалета на холодных батареях. Как ни странно, но эта убогая обстановка, беготня по музеям, питание всухомятку, сон на скрипящих койках в холодных комнатах неуютного интерната запомнились мне, да и моим одноклассникам надолго, прежде всего, той свободой и независимостью от взрослых, которых мы все были лишены у себя дома.

Мое проживание в больничной общаге во многом напоминала тот интернат, с одной лишь разницей — возвращаться отсюда мне было некуда. И я, в который раз уже, твердо пообещала себе, что верну себе свою жизнь, которую у меня отняли.

* * *

Командировка подходила к концу. Она не была в этот раз особенно трудной: порядок в республике был уже относительно налажен. Жизнь в расположении его части текла размеренно и спокойно. Майор отдела специального назначения криминальной милиции Денис Павловский даже начал бегать на зарядку по утрам вокруг маленького аэродрома, на котором стояли боевые вертолеты. В этот раз их подразделение не участвовало в боевых действиях, не устраивало «зачистки» окрестных сел. Никто из его личного состава не пострадал за прошедшие два месяца, и даже не заболел. Но тревога не покидала его ни на минуту. Сегодня майор, наконец, понял, почему. Ему приснилась Леся. И хотя во сне с ней ничего не случилось, он не сомневался — его несговорчивой подруге, его будущей жене (а в этом он был абсолютно уверен!) угрожала смертельная опасность. Чутье никогда не подводило немало повидавшего тридцатидвухлетнего боевого майора, тем более, когда это касалось близких ему людей. Так же больно щемило его сердце, когда во время прошлой командировки умирала в больнице его мама. Ему не сообщили, что у мамы инфаркт, таковы были правила подразделения, в котором он служил. Он узнал об этом только через месяц, и долго плакал на могиле родного человека, поражаясь нелепости и невозвратности случившегося.

Теперь понятно, что та тоска, та боль, которая терзала его после глупой ссоры, начавшейся из-за пустяка, была вызвана совсем не обидой на резкие слова своей молодой подруги, а скверным предчувствием того, что Олеся попала в беду, и он не может ей помочь, потому что его нет с ней рядом.

Отпросившись у командира, он добрался до телефона на командном пункте, и дозвонился ей на работу. То, что он услышал, его ошеломило, он даже переспросил дважды, в надежде, что ошибся.

* * *

Во вторник я пришла на работу, обдумывая, как бы это мне половчее проникнуть в морг Центральной больницы. Видимо, я выглядела рассеянной, за что тут же получила выговор от старшей медсестры. С трудом дождавшись конца операционного дня, я решила больше не тянуть, сходить в морг и там постараться заглянуть в журнал, в котором фиксируют протоколы вскрытий умерших в больнице пациентов. Потом я попробую сравнить количество вскрытий с данными отдела медицинской статистики, куда поступали сведения об общем числе умерших в больнице. Что бы мне это дало, я точно еще не знала, но первый успех моего частного расследования меня окрылил, поэтому я решила действовать.

Когда уставшие после операций медсестры сели пить чай в оперблоке, я незаметно выскользнула за дверь, и с силой потерев оба глаза, чтобы они покраснели, направилась в больничный морг, закрывая пол-лица носовым платком для конспирации. Никакой таблички с надписью Морг я не увидела, но у одной из дверей на заднем дворе больницы, выкрашенной белой краской, стояла Газель, рядом молча, курили три мужчины в черных костюмах.

— Скажите, мне сюда, у меня дед в терапии умер вчера? — спросила я сквозь носовой платок курящих мужчин.

— Сюда. Спроси у санитара, его Вадик зовут.

Вадиком звали здоровенного детину, который весил килограмм сто пятьдесят, если не больше, и больше был похож на рубщика мяса на местном рынке.

— Вадик, меня Виктор Николаевич из экстренного послал за гистологией, можно забрать? — изложила я ему за дверью морга другую версию, быстро убрав носовой платок в карман операционных штанов.

— Сама возьми, вон в