Старая дева (СИ) - Брэйн Даниэль

— На все воля Преблагого, — изрекла я и зачем-то кашлянула. Теперь, собственно, было уже неважно, останется женщина в церкви или нет, и я браво зашагала по направлению к коридорчику. На мгновение я запнулась и услышала удаляющиеся шаги.

Повитуха уже маячила у выхода и, словно почуяв, что я смотрю на нее, обернулась.

— Дай мне вольную, — услышала я и не поняла, были то в самом деле сказанные ей слова или мне померещилось, но опомниться и что-то ответить я не успела — женщина ушла.

Многозадачность хороша, когда тебе особенно нечего делать. Мне предстояло разобраться с главным — с деньгами, а не с тем, что какая-то повитуха втайне от барина молилась Преблагому, чтобы тот на барина повлиял. Может, подумала я, это и моя баба, но вряд ли она опознала во мне барышню Нелидову. Это не удалось даже монаху, впрочем, он видел последние пару часов совсем не мое лицо…

Я пошла по коридорчику туда, где, как я помнила, был кабинет отца Петра. Коридорчик быстро кончился, и я уперлась в солидную деревянную дверь. За ней была нужная мне комната, но, подергав ручку, я убедилась, что с этой стороны мне внутрь никак не попасть. Дверь была заперта, и замочная скважина намекала, что нужно обладать определенной квалификацией, чтобы преодолеть эту преграду.

Не попасть мне — не попасть и Степаниде. Она не взломщик, не медвежатник. Искусство немалое и учатся этому не один год. Я развернулась, кинулась назад в молитвенный зал и различила шаги возвращающегося с обхода монаха. Черт!

Следующие полчаса я стояла, прижавшись к стене, буквально с ней слившись, и уповала, чтобы монах меня не заметил и не услышал, как колотится мое сердце и как я непозволительно громко дышу. Он, как назло, не уходил, мерил шагами церковь, потом решил помолиться…

Всему приходит конец, и когда мне казалось, что мне стоит выйти и положиться на волю Премудрейшего и собственную изворотливость, монах ушел, поигрывая колотушкой. Я утерла пот со лба и осмелилась отдышаться, затем, не тратя больше времени зря, выбежала из церкви, свернула сперва налево, огибая небольшой палисадничек, затем направо, опасаясь наткнуться на монаха и заслуженно узнать, насколько хорошо он обращается со своей деревянной колотушкой. О том, что он одним ударом мог непреднамеренно вышибить из меня дух, я старалась не думать.

Я добралась до угла церкви, притаилась в кустах, отсчитывая окна. Узнать расположение помещений храма, как и всех прочих строений, я успела неплохо, но все еще могла ошибиться. На улице было свежо, дул легкий ветер и шевелил молодые листья, уже покрывающиеся летней пылью. Луна то пряталась в облаках, то выплывала, но ненадолго, и я стала подозревать, что эта ночь у меня пройдет впустую. Но все равно нашла удобное местечко, притаилась и стала следить.

Стена церкви и одежда монашка меня защищали от ветра; к утру выпадет роса, я промокну, скорее всего, заболею. Не то чтобы меня это пугало, но было бы неприятно, и, стиснув зубы, я терпеливо ждала. Прошел монах, напевая себе под нос уже знакомый мне псалом, очнулась где-то вдали птица, криком похожая на сову, и огласила окрестности скверным пророчеством. Окно кабинета отца Петра было темным, и не было никакого движения — совсем. Ничего.

Луна перекатилась за середину неба, стало зябко и все кругом слегка подернулось предрассветной дымкой. Снизу, от реки, поднимался туман и крадучись заполнял белыми перьями церковный дворик. Мелькнула чья-то тень, и я насторожилась.

На этот раз это был не монах. Сердце мое замерло, я проморгалась — Степанида, точно она, сомнений никаких не было. И шла она четко к нужному мне окну.

Я осторожно поднялась. Пусть я меняла положение тела, ноги закололо, и какое-то время пришлось выжидать, пока я обрету возможность нормально двигаться. Степанида подошла к окну, сверкнуло что-то, смахивающее на нож; она ловко просунула лезвие в щель между рамами и, как я поняла, поддела защелку или крючок.

Окно отворилось бесшумно. Я хмыкнула: в моем прежнем мире было проще предсказать поведение людей, особенно если знал их достаточно долго. Да, ошибки случались, еще какие, но крайне маловероятно, что вон тот грузный сосед с третьего этажа может лазить по форточкам, а вон та многодетная мать с девятью классами средней школы, постоянно жалующаяся на недостаток средств к существованию, вдруг откроет в себе талант хакера… Степанида тяжело подтянулась на руках, вызвав у меня приступ острой зависти, перевалилась через подоконник — в лунном свете мелькнули крупный зад, ноги в местном подобии лаптей — и исчезла в кабинете.

Мне предстояло проделать все то же самое, и я с трудом представляла как. Барышня Нелидова не утруждала себя физической подготовкой, но, положа руку на сердце, Вероника Маркелова тоже не была на такое способна. Мне никогда не доводилось карабкаться в окна.

Малодушно я положила глаз на старое ведерко, давно превращенное заботами монахов в клумбу с яркими красными и желтыми цветами, и, шипя сквозь зубы, поволокла его к окну. Ведерко было немаленьким, заполненным землей и оттого очень тяжелым, поднять его я не могла и оставляла преступный след. Впервые за все время пребывания в этом мире, если не считать момент, когда я осознала себя фактически рабовладелицей, я испытала муки совести. Вандализм в святом месте никогда не входил в мои планы, кто бы во что и в кого ни верил.

Я поставила ведерко поровнее, примерилась и подумала, что разумнее ждать Степаниду внизу, а не лезть в окно очертя голову, рискуя, что она пустит в ход свой кинжал. Внезапность должна быть моим преимуществом, не стоит давать Степаниде повод прикончить меня, беззащитную и неспособную сопротивляться, прямо на подоконнике. И едва я успела это понять, как меня ослепил яркий свет.

Короткий и резкий, как старинная вспышка фотоаппарата, я не успела зажмуриться и потерялась в пространстве, перед глазами пульсировали зеленые круги и за их пределами все расплывалось. Я чуть не споткнулась о проклятое ведерко, выругалась про себя — из меня дерьмовый не только сыщик, но еще и филер, и услышала прямо над головой очень знакомый голос:

— Зайдите, Елизавета Григорьевна, через дверь. Через окна лишь тати ходят.

Мне показалось, что отец Петр смеется. Хорошо бы незло, но от дезориентации я только кивнула и залилась по самые уши краской. Подобного я не замечала за собой никогда, да и за барышней Нелидовой тоже, но раз меня разоблачили, разумнее зайти, повиниться и объясниться.

Степанида успела уйти?.. Я почти вслепую брела к церкви и лишь распознавала, куда наступать, но лучше бы зрение толком и не возвращалось.

Невезение не заканчивалось. Я натолкнулась на караульного монаха, и он шарахнулся от меня и сотворил молитвенный жест. У самого входа в церковь я напугала сестру Теофрасту, несущую к утренней службе свежевыпеченный хлеб, чтобы отец-наместник смог вкусить его и разделить с паствой. Я глотала слюни, обнаружив, что ужасно хочу есть, сгорала со стыда, идя по храму, и немного пришла в себя, когда стучалась в дверь кабинета. Она оказалась уже не заперта.

— Преблагой милостив, — молвил отец Петр. Он закрыл окно, стоял, улыбался, и у ног его валялся бесхозный нож. Степанида скорчилась на полу, не шевелилась, не поднимала головы. В кабинете горели свечи, было уютно, и картину старец Влас начал новую. Поразительный диссонанс между тьмой и светом. Или баланс — как знать, материя слишком тонкая.

— Отец, — хрипло выдавила я, не представляя, с чего начать свои оправдания, — я…

Степанида дернулась, но головы все так же не подняла. Я перевела взгляд с нее на нож.

— Вам Премудрейший сию душу заблудшую дал волю казнить да миловать, вам и решать ее судьбу, Елизавета Григорьевна, — безжалостно поведал мне отец Петр. — Садитесь, послушаем, что нам грешница порасскажет…

Я послушно села на первый попавшийся стул. Отец Петр был в каком-то ударе, я подумала — неужели он ждал, что за деньгами кто-то заявится? После всего я не осмеливалась спрашивать его ни о чем, удовлетворилась бы тем, что и так и так бы узнала, но меня не покидало чувство, что он сейчас больше судья, а не священник. Или оно так и было.