Боги войны - Игорь Николаев

Грохот. Горячий тяжелый воздух. Пот. Горький привкус во рту. Ватные ноги. Пальцы содраны в кровь. Ненависть.

Тяжелый молот попадания снова накрывает танк. Пристрелялись, падлы!

В голове эхом отзывается боль, и почти одновременно кричит Миша:

— Семашко контужен!

Нет времени переживать. Второй выстрел подряд уходит мимо, вражеская машина ползет вперед, неудержимо, победно ползет, и лишь песок от близких разрывов бессильно барабанит по черной броне.

— Снаряд! — яростно прохрипел Трегубов.

Лоснящееся от пота лицо Бербатова выплыло из вонючей, густой темноты, сверкнув белыми зубами:

— Йест, командир!

Выстрел! Попадание! «Пантера» вздрогнула, замерла, потом неуклюже сдала назад.

«Ноль-девятнадцатый» горел: на моторном отсеке плясали огоньки, за кормой стелился жирный черный дым. Но экипаж пока держался, там тоже понимали, что означает приказ: «терпеть».

Чужие самоходки били из-за «тигров», здоровенные угловатые тяжи прикрывали их броней. И тоже ловили в перекрестья прицелов русские танки. Долго им не продержаться.

Вспышка. Взрыв! Грохот. Шум в ушах. Соленый пот… Или это кровь?

Доколе? Где подмога? Где наши?

Трегубов не видел, как бронебойная плюха разворотила «ноль-девятнадцатому» борт, Миша в этот момент загнал танк в узкий проход между грудами проржавевших корпусов. Осевшая рыжая труха, пыль и целый водопад песка накрыли «тридцатьчетверку», и экипаж получил минутную передышку.

Что-то простонал контуженный Семашко, мехвод протянул ему флягу. Бербатов, обжигаясь, распихивал по нижней укладке стреляные гильзы. Степан вытер лоб, поправил шлем и, конечно, не мог услышать, как кричат, сгорая заживо в охваченной пожаром машине, танкисты «ноль-девятнадцатого».

В роте «Тула» осталась последняя штатная единица, израненный Т-34 со смертельно уставшим экипажем.

— Больше нэт снарядов, командир, — спокойно, все так же улыбаясь, доложил Бербатов. И медленно осел на пол боевого отделения. Вместе с боекомплектом у заряжающего кончились и силы.

— Ведра, передайте Звезде… Нет больше Тулы. Снарядов тоже нет.

— Вас понял, Тула. Уходи, Степан.

Голос был незнакомый, хотя Трегубов знал многих самоходчиков. Но сейчас это было неважно.

«Тридцатьчетверка» чуть подалась вперед, и старший лейтенант едва не отпрянул от прицела: огромный черный «тигр» стоял почти напротив их укрытия.

Он их пока не видел.

Последний снаряд. Трегубов аккуратно нащупал ногой педаль спуска.

— Ми-и-иша-а-а… — медленно протянул он.

Из-за первого «Тигра» показался второй. Потом и третий. Черные силуэты множились, как будто кто-то рисовал их один за одним на пыльном и буром холсте Долины Ржавых.

— Отставить, Миша — Трегубов вышел на общую волну и заорал что есть сил: — Ведра! Передать Звезде! Квадрат три-девять, ориентир — свалка! Артиллерия — огонь!

Молчание. Тихий рокот дизеля. Чужие танки все ближе.

— Тула, Звезда запрашивает подтверждение целей…

— Да мать твою! Огонь!..! — Степан зло выматерился в голос, глотая горькие слезы ненависти. — Стрелять по моим данным!

За несколько километров от места боя артиллеристы заняли места по боевой тревоге. Остроносые, тускло блестящие, голодные до попаданий снаряды скользнули в лотки, и длинные хоботы стволов неудержимо поползли вверх.

— Звезда! Огонь! — Степан забыл, что на базе его, скорее всего, не слышат, и на все голоса просил, умолял, уговаривал. — Стреляйте, мать! Ну же!

Удар. Взрывная волна близких разрывов с силой толкает «тридцатьчетверку» в борт. Впереди — фонтаны песка и ржавого железа. Черные танки испуганно пятятся.

— Не нравится, суки! — рычит Трегубое. — Промах. Влево — семь!

Ненависть. Ничего больше не осталось, только ненависть.

Второй залп накрыл черных прямым попаданием. Сверкнула вспышкой раскуроченная аж двойным ударом «Пантера», с «Хетцера» полетели клочья разбитой рубки, задымил подбитый «Тигр».

В этот момент орудие второго «Тигра» расцвело вспышкой, и — почти одновременно — танк Трегубова окутал непроницаемый серый кокон. Словно кто-то решил поймать большого, сердитого жука, накрыв его сверху кружкой или стаканом.

Человек, стоящий перед старшим лейтенантом, совсем не походил на военного — худой, сутулый, в неприметной серой одежде без знаков различия.

И без всякого выражения на лице.

Говорил он четко, но не совсем правильно, время от времени путая ударения и интонации, как будто учил язык по учебнику. И представился странно: Посредником.

Он что-то пытался объяснять уже несколько минут, но Трегубов почти сразу перестал его слушать. Напряжение боя спадало, и сразу же дико захотелось спать.

— …Со счета вы, конечно, сбились. Но это — ваш сотый бой, срок пребывания окончен.

— Только мой?

— Что? А, да. Вашему экипажу придется повоевать еще. Я пришел только за вами.

Степан сделал шаг в сторону, заглянул собеседнику за спину. Подбитый «тигр» стоял, накрытый таким же серым коконом, и там тоже суетились фигуры в танкистских комбинезонах. Черных.

— Значит, — медленно, с расстановкой проговорил Трегубов, — они тоже попадут в этот ваш рай, да? А наши останутся гореть в своих коробках?

— Причем тут рай… — начал посредник и осекся — старший лейтенант повернулся к нему спиной и полез на броню. — Стойте! Куда вы? Ваш срок пройден! Больше не нужно воевать!

Степан забрался на башню и сунул ноги в открытый люк.

— Да подождите же, Трегубов! Вас ждет капсула…

— Подождет! — Лейтенант потянул за крышку, нырнул вниз и застегнул под горлом ларингофон. — У нас тут осталась пара неоконченных дел. Заводи, Миша!

Снаружи по броне заколотили чем-то тяжелым. В пропахшей солярой, потом и сгоревшим баллиститом танковой тесноте звон казался глухим, почти похоронным.

Трегубов выругал посредника по матушке, бросил тело вверх и снова выглянул в люк.

— Отойди, — сказал он мрачно. — Зашибем ненароком.

«Тридцатьчетверка» просыпалась. Дизель стрельнул выхлопом, танк вздрогнул, взревел и мелко задрожал, как скаковая лошадь перед призовым дерби.

— Постойте, Трегубов! Сумасшествие какое-то! Ну как же вам объяснить?.. Это нельзя мерить привычными вам понятиями, здесь не рай и не ад, никто не назначал вам покаяние. Вам объяснят… потом. Но мы — просто посредники и ничего больше. Наблюдаем за вами и ведем подсчеты. Вот и все.

Командир роты «Тула» Сил самообороны Долины, гвардии старший лейтенант Степан Трегубов сосчитал свежие окалины непробития на латаной броне, помянул про себя всех ребят из погибших экипажей и, не глядя на посредника, произнес:

— Знаешь, раньше все было просто: есть свои и есть враги. Свои прикрывают спину, их надо защищать, врагов — ненавидеть и убивать. Но я совсем не знаю, что делать с такими, как ты. С теми, кто назначает роли, а потом спокойно смотрит и ждет. Просто смотрит и считает, сколько кому осталось.

Он помолчал, разгладил как мог почерневший и промокший от пота комбинезон, подтянул ремень и словно бы невзначай провел ладонью по кобуре.

— Однажды, когда наши все-таки дожмут черных гадов, мы соберем остатки танковых рот, позовем соседей и поедем посмотреть на ваш командный пункт. Откуда вы там за нами наблюдаете. Уж поверь мне, поищем хорошенько. Может быть, я не доживу… Или вы поможете мне не дожить — шепнете черным словечко. Но я позабочусь, чтоб было кому меня заменить. И наши приедут.

— Вряд ли найдут, — пожал плечами посредник. — Это не так просто.

Трегубов чуть улыбнулся:

— Значит, все-таки возможно. Хорошо. Тогда найдем обязательно. И молитесь. Молитесь, чтобы это не случилось слишком скоро.

Александр Зорич

ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ, ЖЕЛТАЯ ВОРОНА

В советских документах танк назывался М3л — «эм три эл». «Л» значило «легкий».

Танк собрали в Америке на заводах «Дженерал Моторс» и через иранский порт Абадан привезли на советский Кавказ.

Англичане, получавшие от американцев такие же точно танки, назвали их «стюартами» — в честь генерала Джеба Стюарта, лихого кавалериста времен Гражданской войны Севера и Юга. Но в Рабоче-Крестьянской Красной Армии на англичан не оглядывались. Так что никаких «Стюартов», только МЗл!

— Всем приличным людям, — вздохнул пулеметчик Андрей Курсилов, — дают наши «тридцатьчетверки». А нам что досталось? Какое-то «эм три»…

— Нормальная машина, ты чего, — возразил механик-водитель Константин Чевтаев. — Вон внутри сколько места.

Летом 1942 года Чевтаев воевал под Воронежем на легком танке Т-60.

В Т-60 вдвоем было тесно, после него «американец» казался Чевтаеву роскошным, как во сне — ты все возишься, а места много!