Христианские древности: Введение в сравнительное изучение - Леонид Беляев

В послевоенное время конгрессы, начиная с пятого, который стал поворотным пунктом в их истории (1954, Экс-ан-Прованс, Франция), стали проводить регулярно.20 До этого на конгрессах была представлена в основном уже хорошо знакомая нам римская школа, интересы которой ограничивались древностями римско-католической церкви. Теперь была осознана необходимость параллельного изучения материалов западного и восточного христианства. Важную роль в этом сыграли усилия одного из организаторов конгресса, много лет работавшего во Франции А. Н. Грабара. Он предложил для пятого конгресса такую «объединительную» тему, как история баптистерия, вылившуюся затем в многолетний исследовательский процесс.21

Шесть конгрессов (начиная с Трирского, 1965 г.) были заполнены представлением и обсуждением новых материалов. При этом можно наблюдать известное притупление остроты и снижение масштаба дискуссий, чему есть несколько причин. Во-первых, новые материалы позволили дать первые удовлетворительные ответы на ряд «вечных» вопросов христианской археологии; стало интереснее добывать и обобщать информацию, чем отстаивать «с пеной у рта» ту или иную гипотезу при явном недостатке положительных сведений. Во-вторых, фактов стало так много, что в их неорганизованном потоке невольно тонула самая возможность дискуссий по общей проблематике.22

«Информационный натиск» сдерживался тем, что каждый конгресс стремился работать в рамках определенной, заранее избранной темы. Например, IX Конгресс в Риме (1975) был посвящен христианству в доконстантиновскую эпоху. Он стал шагом вперед, к полному включению христианской археологии в область исторических наук. Был вновь поставлен простой и очень старый вопрос: что можно считать типично христианским в древнейшую эпоху? Один ответ уже созрел: во всяком случае, не особые архитектурные типы зданий. Хотя открытие церквей, скажем, III в., еще вполне возможно (достаточно вспомнить о Дура-Европос; о двух «палатках» в катакомбах Калликста, доказывающих, что помещения для поминальных служб были известны уже в III в.; об упоминаниях церковных сооружений в литературе) — речь может идти только о приспособлении тех или иных сооружений к нуждам церкви, но не об особой типологии.

Темой XI Конгресса (Лион, Вена, Гренобль, Женева, 1988) стал вклад христианства в сложение позднеантичного общества и христианского города переходной эпохи; она формулировалась как «Епископ и Город».23 XII МКХА (Бонн, 1991) рассмотрел проблему паломничества— сюжет, весьма активно исследуемый в западной историографии XX в. Первый же вышедший том трудов представляет собою великолепный компендиум по этой теме, вобравший главные результаты многолетних исследований ведущих ученых и последние открытия молодых археологов.24

ХIII Конгресс (сентябрь 1994), последний из состоявшихся, был посвящен памяти де Росси и потому проводился, как и первый, в г. Сплите-Порече (Хорватия) (Actas, 1997). Естественно, что в обобщающих докладах подводились итоги христианской археологии за столетие, обсуждалась деятельность де Росси и работа I Конгресса, причем в одном из докладов была поднята тема параллельного развития изучения религиозных древностей в России и Европе.25

«Действо о Базилике и Мартирии»

Проблема происхождения христианской архитектуры получила столь важное место в дискуссиях XX в., была поднята на столь принципиальную высоту и принималась многими учеными так близко к сердцу, что невольно хочется писать названия двух основных объектов спора, базилики и мартирия, с большой буквы, а самую дискуссию очень соблазнительно разыграть в жанре средневековой мистерии. История этого «диспута», сегодня кажущегося немного надуманным, в чем-то даже интереснее, чем его конкретные результаты.

Особенно это верно в отношении метода. В XIX — нач. XX в. господствовал методический подход, который принято называть типалогическим, то есть стремящимся в первую очередь изучить формальные характеристики объектов, а затем подразделить их на родственные группы. (Mango, 1985, 7–9). Это диктовалось двумя причинами. Во-первых, такой подход удобен на этапе первичного накопления информации. Во-вторых, сказывалось воздействие метода классификации, основанного на представлении об эволюции и сложившегося в естественных науках (первенство которых в XIX в. было очень заметно). Исследователи базилик, подобно натуралистам, стремились разделить здания по «видам» и проследить те эволюционные изменения, которые они претерпевали; их как бы уподобляли живым организмам. Типологический метод охотно восприняли историки искусства, привыкшие иметь дело с формой.26 Но применение его к изучению зданий, объектов в первую очередь утилитарных, могло иметь лишь ограниченный успех.

Применительно к базиликам это означало, во-первых, определение их как некоего формального единства, с дальнейшим выделением «типов» при опоре на массу признаков: наличие трансепта; количество нефов и апсид; способ перекрытия и т. д. Учитывая возможность введения новых, более дробных признаков и их взаимную повторяемость, количество типов могло приблизиться к бесконечности. По мере установления классификации требовалось определить «происхождение» каждой группы и ее важнейших признаков, то есть понять, когда и где они впервые возникли и откуда распространились. Этим и занимались применительно к «христианской базилике» примерно до середины нашего столетия, причем количество высказанных идей, соображений и гипотез поистине беспредельно.27

Как уже упоминалось, в 1938 г. МКХА был призван «рассмотреть действительное происхождение» базилики параллельно развитию «купольной церкви» (другого выделенного «вида») в отношении к жизни и культуре христианского общества и конкретнее: до какой степени базилика есть порождение Византийской империи и в чем причина усвоения ее архитектурой Северной Италии? Участники дискуссии были все еще сильнее в описании, чем в анализе, но ряд важных выводов о происхождении базиликальных и купольных построек был сделан. Луи Леши писал: «Уже трудно отрицать, что христианские здания, с точки зрения их общей конструкции, восходят, как к образцам, к гражданским сооружениям, распространенным в империи. Это особенно верно в отношении тех базиликальных планов, которые избрали архитекторы Константина для Палестины».28

Позже, подводя итог «типологических» дискуссий о происхождении базилики, Ш. Дельвуа укажет на две основные точки зрения, сложившиеся к середине века. Согласно одной исток базилики лежит в имперской дворцовой архитектуре; вторая выводит ее из городских общественных зданий (торговых, судебных и др.). 29

Недостаток «типологического метода» стал очевиден к середине столетия. В 1940-х гг. многие ученые почувствовали, что господствующий подход к изучению церковных зданий с позиций анализа разработки архитектурной формы и конструктивно-технических элементов недостаточен. Он не позволяет объяснить ни причины возникновения основных видов зданий; ни особенности их планировки, объема, перекрытия; ни, наконец, стимулы к дальнейшим изменениям. Причину неудовлетворительности выводов видели в утрате представлений о связи между формой церковного здания и его предназначением, или функцией (как служебной, соборно-литургической, так и символико-богословской).

На помощь пришел функциональный подход. Его суть в стремлении изучить зависимость форм объекта от его использования. Функционализм типичен в археологии, всегда стремящейся по материальным остаткам реконструировать утилитарное назначение, для чего приходится априорно допускать, что функция диктует формы и ярко запечатлена в них. Церковь строили для совершения литургии — значит, различия в богослужении должны отражаться в планировке, объемах, даже декоративном и изобразительном рядах (место поклонения могиле святого должно быть оформлено иначе, чем место собраний общины верующих; монастырский храм должен отличаться от приходского, и т. д.). За дальнейшим развитием формального ряда также следует различать перемены в богослужебном использовании объекта.

Хотя метод функционализма во множестве конкретных случаев не давал обещанного эффекта (на самом деле функциональные различия наглядно выражены далеко не всегда), он был, по словам Манго, «освежающе конкретен» и показывал исследователю новую дорогу к живым людям прошлого, стоявшим за мертвыми камнями сооружений (ктиторам, строителям, священникам, членам общин). Уход от формально-типологического подхода, независимо друг от друга, прокламировали несколько выдающихся ученых, среди них А. Грабар, Р. Краутхаймер, К. Леман, Г. Бандманн. Нагляднейшим образом показал возможности функционализма Жан Лассю на материале раннехристианских памятников Сирии, но до этого новый ключ к решению проблемы формирования христианского церковного здания применяли уже многие. (Lassus, 1947).