Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Овации в Совете Керенский воспринял не только как вотум личного доверия к нему, но и как одобрение избранной им политической линии. Он счел, что входит во временное правительство, как тов. предс. Совета, т.е. в качестве официального представителя «рабочего класса». Было около 3 час. дня, когда произошло, по мнению одних, «героическое выступление» Керенского в Совете или, по мнению других, совершен был им coup d’état. По впечатлению героя собрания, его выступление вызвало негодование у «верховников» Исп. Ком.: когда толпа несла его на руках, Керенский видел гневные лица, грозившие местью. С этого момента, по его словам, началась против его влияния в Совете борьба «sans aucun scrupule». Неоспоримо, Керенский вызвал негодование, может быть, у большинства членов Исп. Ком. – отчасти уже самим фактом своего непредвиденного выступления. Но столь же бесспорно, что по существу он мог встретить и сильную поддержку у некоторых членов Комитета, если бы не действовал так неподготовленно в одиночку. Каждый из мемуаристов под своим углом зрения воспринял атмосферу собрания. Суханов – главный как бы идеолог невхождения представителей демократии в министерство, у которого Керенский в частном порядке уже спрашивал совета, конечно, был в числе «негодующих», выступление Керенского вызвало в нем «ощущение неловкости, пожалуй, конфуза, тоски и злобы». Но «лидеры Исп. Ком. понимали, что развертывать прения во всю ширь в данной обстановке, специально о Керенском, значило бы идти на такой риск свалки, неразберихи, затяжки вопроса и срыва комбинации, который был нежелателен для обеих сторон. На этой почве большинство… не считало нужным принимать бой». Составители «Хроники» просто говорят, что Исп. Ком. «не смел возражать» – «протестующие голоса потонули в буре аплодисментов и приветственных криков». «Бой», начавшийся в связи с докладом Стеклова, оставлял в стороне личное решение, принятое Керенским и шумно одобренное сочувствующим Керенскому митингом. Вопрос шел о принятии резолюции Исп. Ком., хотя и отрицавшей коалицию, но говорившей о необходимости соглашения с буржуазией и поддержки правительства. «Левая опасность», которой боялся Суханов, по его словам, на собрании, в общем, очень мало давала себя знать. Ораторы «левой», выступавшие «против буржуазии вообще», были поддержаны только своими, т.е. незначительной частью собрания.
Впрочем, Суханов наблюдал то, что происходило в собрании, «урывками, мимоходом, среди текущих дел». Другой участник собрания, бундовец Рафес, дает несколько иную характеристику «левой опасности». Два обстоятельства, по его мнению, помешали организационному комитету с.-д. партии, высказавшемуся в ночь с 1-го на 2-е марта (так утверждает мемуарист) за вхождение членов партии в правительство, отстаивать эту позицию в общем собрании Совета. «Когда назавтра, – пишет Рафес, – до заседания Совета, вторично собрался Исполком для обсуждения вопроса после того, как представители партии уже информировались о взглядах своих организаций, оказалось, что Стеклов, Суханов и Соколов, не выжидая этого заседания, сообщили уже представителям думского комитета о состоявшемся накануне отрицательном решении вопроса Исполкома как об окончательном». Но «еще важнее» было то, что «на заседании Совета представители большевиков повели крайне энергичную атаку против поддержки буржуазного правительства. Членам Исп. Ком. пришлось со всей энергией отстаивать эту позицию. Выступление с предложением участия во временном правительстве вряд ли встретило бы поддержку на пленуме Совета, когда большинство Исполкома было против него. Оно лишь сыграло бы на руку большевикам». Историку трудно даже поверить, что вопрос такой исключительной важности мог быть разрешен так, как рассказывает партийный мемуарист. Во всяком случае, постольку, поскольку дело касалось настроения пленума Совета, шумное выступление Керенского показывает, что защитники коалиционного принципа могли бы при поддержке Керенского без большого труда выиграть кампанию. Исключительный успех нового «кумира» толпы засвидетельствовал и другое – не столько «интеллигентные вожаки Совета» должны были в своих выступлениях приспособляться к бурным стремлениям низов (запись Гиппиус 1 марта), сколько эти интеллигенты вели за собой не определившуюся еще, в общем аморфную массу, плохо разбиравшуюся в политических тонкостях. Так или иначе коалиционисты сдали почти без боя свои позиции, приняв внешний митинговый, даже «шумный успех» крайних ораторов (в противоположность Суханову, так утверждают составители «Хроники», примыкавшие к позиции бундовцев) за доказательство того, что «революционное настроение прочно владеет аудиторией». При таком «радикальном» настроении сторонникам коалиции приходилось «защищать уже не свою позицию», а говорить об «опасности для пролетариата оказаться в изолированном положении на первых же порах буржуазной революции» и отстаивать против большевиков официальную позицию Исп. Комитета.
В результате советский митинг принял резолюцию Исп. Ком. всеми голосами против 15, т.е. формально отверг вхождение своих членов в создающееся правительство. Получилось двойственное положение, ложное в своем основании и чреватое своими последствиями: фактически одобрив поведение Керенского, Совет принципиально отвергал одновременно его тактику… Совет едва ли отдавал себе отчет в том противоречии, которое получалось. Не искушенный еще революционной казуистикой пленум, очевидно, механически голосовал предложенную резолюцию. Вспоминая впоследствии на Совещании Советов выступление Керенского, делегат петроградского совета Кохно говорил: «Мы все в один голос изъявили свою полную с ним солидарность, выразили полное доверие и сказали, что… всегда будем одобрять его на этом посту…» Во имя фикции единства революционного мнения за резолюцию большинства Исп. Ком. голосовала почти вся оппозиция, как правая, так и левая.
II. Гуманность и революционная стихия
Один мотив в речи, произнесенной Керенским в Совете, находится в резком противоречии с теми побуждениями, которые якобы заставили его по какому-то таинственному наитию принять решение о вхождении в состав Временного правительства. Не случайно, однако, Керенский упомянул об арестованных представителях старой власти. Довольно знаменательно, что и Милюков, произносивший на митинге в соседнем зале чуть-чуть позже также свою первую «министерскую» речь, выдвинул ту же мотивировку выбора Керенского на пост генерал-прокурора в новой России. «Мы бесконечно рады были, – говорил Милюков по отчету “Известий”, – отдать в верные руки этого общественного деятеля то министерство, в котором он отдаст справедливое возмездие прислужникам старого режима, всем этим Штюрмерам и Сухомлиновым». Итак, речь шла не о гуманности, а о возмездии, и Керенский еще раз сам подчеркнул на
