Золушки для холостяков - Маша Царева

– И почему? Альку жалко?

– А чего ее жалеть? – удивилась Таня.

– Ну как же… Загоняют девчонку. Разве ты не видишь, как здесь все строго? Вроде бы сцена, лоск, перспектива славы… А автобус дрянной, и кормить плохо будут, и до нервного срыва могут довести…

– Так она же знала, на что шла. – Татьяна равнодушно пожала плечами. – Нет, Настька, я грущу потому, что изменилось все. Ее отъезд – лучшее тому свидетельство. Больше никогда не будет так, как раньше.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась я.

– Ты и сама понимаешь, – вздохнула она, – целый период в нашей жизни подошел к концу. Алька вернется, и мы по-прежнему будем дружить, но мы будем… другими.

– Это точно, – философски вздохнула я.

Когда Татьяна исчезла из моей жизни на целых две недели, я сразу догадалась, где именно она скрывает свою депрессирующую личность от посторонних любопытных глаз.

Мои предположения оказались верными.

– Настена, извини, – раздалось в телефонной трубке ее развеселое щебетание.

Только по одному тембру голоса можно было сделать вывод, что у его хозяйки в жизни все сложилось более чем благополучно.

– Ну и как пентхаус на Земляном Валу? – насмешливо спросила я, сразу смекнув, в чем тут дело.

– Ой, Настька, тут в спальне аквариум во всю стену, – возликовала безумная женщина, – и там пираньи!!!

– Ты сама как пиранья, – усмехнулась я, – добилась-таки своего.

– Ты непременно должна приехать ко мне в гости! Здесь домашний кинотеатр и тридцать полок с фильмами.

– Закажем пиццу? – в вялом предвкушении интеллигентного веселья спросила я.

– Пицца – это мещанство, – поучительно сказала Татьяна, которая считала, что раз ее домашними любимцами теперь являются пираньи, то она может стать моей наставницей в вопросах светскости. – Пицца – это мещанство, – повторила она, – нет уж, мы с тобой закажем шампанского и перепелиные тушки в трюфельном соусе. Приезжай!

Я сглотнула голодную слюну. В дверце моего холодильника одиноко притулился пакетик обезжиренного кефира, срок годности которого истек еще в те времена, когда я считала Бориса Сыромятина кандидатом в мужья.

С тех пор как мы расстались, я ела от случая к случаю и сбросила семь килограммов. Ирония судьбы: я всегда мечтала немножко похудеть и считала, что лишний жирок на талии – единственное, что мешает мне приблизиться к эталону. А теперь вот похудела, но редакционные знакомые что-то не спешили ко мне с комплиментами. Скорее наоборот – столкнувшись со мной в коридоре, они деликатно отводили глаза. Ни у кого язык не поворачивался даже соврать, что я выгляжу хорошо.

Я приехала в гости к Таньке.

Ее временное место обитания (впрочем, Татьяна надеялась, что в итоге щедрый Каретников отпишет ей эту квартиру) и правда оказалось шикарным. Правда, на мой вкус все здесь было несколько аляповатым, с претензией. Паркет из красного дерева уложен звездочками, полированная мебель украшена золотыми вензелями, в гостиной вместо ковра лежит шкура леопарда.

В отличие от меня Таня выглядела великолепно. Ее кожа была гладенькой и сияла, как будто бы некий добрый волшебник, покровительствующий женщинам под тридцать, зажег внутри ее китайский фонарик. Правда, потом выяснилось, что все дело тут в чудо-креме, который изготовил для разбогатевшей Тани какой-то шотландский косметолог, к которому простые смертные занимают очередь за полтора года.

Она доверчиво распахнула передо мной шкаф. И мне сразу же стало ясно, чем именно она занималась все эти две недели. Приложив к себе одно из ее новоприобретенных платьев («Версус»! Последняя коллекция!), я даже испытала нечто, сильно смахивающее на зависть. Но быстро взяла себя в руки. Завидовать нехорошо, тем более лучшей подруге, тем более за предмет этой зависти ей пришлось так дорого заплатить (и здесь я имею в виду вовсе не цифры на ценнике).

– Ну а ты, ты-то как? – спросила она, когда все вещи были нами перемерены, звонок в ресторан сделан, а шампанское откупорено.

– Да так, – неопределенно ответила я, – грустно мне, Тань. И даже не на что отвлечься.

Она сначала отвела глаза, потом, запинаясь, предложила как-нибудь воспользоваться ее кредитной карточкой, потому что безудержный шопинг – лучшее лекарство от женской депрессии. Я отказалась. Во-первых, как-то неудобно мне было – отовариваться за счет подруги. Во-вторых, я знала, что две тысячи долларов, которые Каретников выплачивал Татьяне ежемесячно, – это не такая уж большая сумма, чтобы она могла вот так просто ею поделиться. А в-третьих, я сомневалась, что мою холодную и вязкую, как подернутое льдом болото, тоску и впрямь может прогнать приобретение шмоток и пары туфель.

Зато у меня был наготове проверенный рецепт обновления. Правда, грозило это обойтись в кругленькую сумму, но в моей копилке с надписью «Автомобиль» еще остались заботливо отложенные купюры. К тому же у меня скоро день рождения, можно попросить всех друзей и родственников в качестве подарка преподнести мне деньги, и чем больше – тем лучше.

Если наркотиком богатых москвичек девяностых был бодрящий кокаин, то в новом веке все дружно «подсели» на другое экстремальное развлечение, будоражащее кровь и опустошающее бумажники, – пластические операции.

Бедная девушка, если у нее все плохо, идет в магазин и покупает шикарное платье в качестве символа обновления. Богатая девушка в аналогичной ситуации ложится в клинику и покупает себе шикарное лицо.

У меня есть как минимум четыре десятка знакомых дев, которые хоть раз ложились под нож хирурга. Самой молоденькой из них была семнадцатилетняя манекенщица Ира, которая подправила форму носа, чтобы соответствовать требованиям жюри конкурса «Мисс Европа» (куда в итоге все равно отправили другую девочку). Самой старшей – пятидесятисемилетняя хозяйка художественной галереи Юнна, которая, разведясь с очередным супругом, сделала подтяжку лица, удалила с бедер жир, вставила в грудь суперсовременные имплантаты и в итоге стала похожа на плохую копию Мелани Гриффит. Самой удачливой – певица Марина, которая после легкого облагораживания физиономии выскочила замуж за итальянского миллиардера. Самой несчастной – бывшая модель Кристина, которой сделали неудачную подтяжку лица, придавшую ей сходство с Майклом Джексоном.

Да что уж там говорить – я и сама однажды прибегала к услугам чудо-доктора, чтобы увеличить губы.

Пластическая операция – это как игра на бирже. Это и здорово, и опасно. Легенды о жертвах пластики гуляют по коридорам элитных клиник. Богатенькие девочки, чьи носы заклеены пластырем, глаза прячутся за темными очками, а грудь перебинтована, полушепотом рассказывают друг другу страшилки о провалившихся носах, порнографически неестественных грудях и редких случаях жуткой аллергии на имплантаты.

Даже и не знаю, что меня заставило решиться на такое во второй раз. Ведь предупреждали же меня о наркотическом характере пластической хирургии – мол, если уж начнешь, то остановиться будет очень сложно. Но я наивно думала, что ко мне это не относится.

Но, во-первых, депрессия моя и не думала сдавать позиций, и в связи с этим все мое существо вымаливало кардинальных перемен. Во-вторых, я прекрасно помнила, какое чувство легкости и обновления испытала я, когда покидала клинику пластической хирургии в первый раз. Это чувство было сравнимо с детским ожиданием новогоднего чуда.

Я пробовала обойтись малой кровью – разобралась в шкафу, отнесла в приют двенадцать килограммов старой одежды, купила три новых платья и летнее вязаное пальто, приобрела краску для волос «Молочный шоколад», чтобы хоть немножко посвежеть. Ничего не помогло. Шикарные платья так и остались висеть на плечиках в опустевшем шкафу, а на работу я ходила в одних и тех же черных джинсах, порядком истрепавшихся на штанинах, и грязноватых замшевых кедах.

Я медленно, но верно катилась в пропасть, я была на грани увольнения и смертельной ссоры со всеми моими подружками. Главный редактор Юлиан Афанасьевич больше не видел во мне сексуальный объект, проходя мимо меня, он презрительно фыркал и красноречиво косился на мои кеды, с которых отваливались комья грязи. Редакционные девицы, которые в былые времена были счастливы составить мне компанию в кафе во время обеденного перерыва, теперь опасливо держались от меня подальше – не знаю уж почему. Наверное, их отталкивала моя внезапная неряшливость, мой дикий взгляд и исхудавшее, сероватое от хронического недосыпа лицо.

Татьяна сначала звонила мне каждый день, приглашала в гости или пробежаться вместе с нею по магазинам. Я придумывала всевозможные предлоги, только чтобы не видеть ее – щебечущую, счастливую и ожидающую от меня точно такого же поросячьего восторга по поводу ее состоявшегося счастья. И вот теперь она звонила все реже и реже – ей было простительно, потому что она с головой погрузилась в свое тряпочно-обувное, пахнущее дорогими духами глянцевое счастье.