Блистательный Париж. История. Легенды. Предания - Елена Чекулаева

Сердце Марата было извлечено из тела и помещено в специальный сосуд. У зловещей истории похорон была и комическая сторона. Она заключалась в том, что люди, горячо оплакивавшие Марата, в действительности терпеть его не могли. Между тем Марата ненавидели почти все — от рядовых членов «горы» до Дантона и до Робеспьера. Робеспьер и Дантон смотрели из окон дома на улице Оноре, как везли на эшафот Шарлотту Корде; но какие чувства они испытывали в эту минуту — теперь об этом вряд ли кто-нибудь узнает.

Были, разумеется, и исключения. К их числу принадлежал Давид. Он обожал Марата, как в молодости обожал Людовика XVI, как обожал потом Робеспьера, как еще позднее обожал Наполеона. Давид искренно любил всех своих покровителей. Он и предавал их столь же наивно-простодушно. В некоторое оправдание художнику следует сказать, что при огромном своем таланте он был чрезвычайно наивен. На Давида и было возложено главное руководство похоронами: он был присяжный церемониймейстер революции.

Давид поставил дело на широкую ногу; он-то должен был недурно заработать на покойнике. За картину, изображающую смерть Марата, Давиду было обещано 24 тысяч ливров, но заплатили ему только 12 тысяч.

Решено было похоронить Марата в саду Кордельеров — мысль о погребении в Пантеоне (казалось бы, очевидная) явилась позднее. В саду Кордельеров был поспешно воздвигнут мавзолей из гранитных скал. Устройство гранитных скал обошлось в 2400 ливров (да еще, по сохранившемуся в Архиве счету, на 26 ливров с горя выпили вина рабочие). Над скалами была сделана надпись: «Здесь лежит Марат, друг народа, убитый врагами народа 13 июля 1793 года».

Лицо Марата было тщательно загримировано, — по рассказу одной из современниц, пришлось отрезать язык. Тело прикрыли трехцветным флагом, выпростав из-под него правую руку, в которую вложили перо, символ борьбы, — та же современница сообщает, что руку взяли от другого трупа, ибо подлинная рука Марата слишком разложилась. В таком виде гроб был выставлен 15 июля на площади. Рядом с гробом стояла окровавленная ванна Марата. «Народ проходил, стеная и требуя мщенья».

На следующий день состоялись похороны. Так как до могилы в саду Кордельеров было слишком близко, то устроители постановили сделать крюк по центральным улицам Парижа. Гроб несли на руках двенадцать человек. За ними шли мальчики и девочки в белых платьях с кипарисовыми ветвями в руках, далее Конвент в полном составе, другие власти и народ, певший революционные песни. На Новом мосту палили пушки. У могилы председатель Конвента произнес первую речь. После речей гроб опустили под скалы. В могилу были положены сочинения Марата и два сосуда с его внутренностями и легкими. Сердце же было решено отдать ближайшим единомышленникам «друга народа» — кордельерам. В бывшей королевской сокровищнице разыскали агатовую шкатулку, усыпанную драгоценными камнями: в нее положили сердце и через два дня, 18 июля, после не менее торжественной церемонии, но с гораздо более непристойными речами, прикрепили шкатулку к потолку зала заседаний клуба.

Между этими двумя церемониями 17 июля казнили Шарлотту Корде.

Эта казнь очень подробно описана в воспоминаниях парижского палача Сансона. К сожалению, верить его воспоминаниям трудно: последний представитель вековой семьи палачей, полуидиот, едва ли был даже в состоянии что-либо связно и точно рассказать писавшим с его слов литераторам. «Мемуары Сансона» — большая литературная афера, к ней имел отношение сам Бальзак. Однако доля правды могла быть и в «записях» палача; недаром же издатели заплатили ему 30 тысяч франков. Некоторые подробности его рассказа очень похожи на правду (как, например, неподвижный взгляд Дантона, устремленный на Шарлотту в момент прохождения колесницы по улице Сент-Оноре). Из множества рассказов следует, что Шарлотта Корде проявляла до последней минуты самообладание, поразившее всех очевидцев. Верньо сказал в тюрьме: «Она нас погубила, но зато научила нас, как следует умирать».

Народная скорбь по случаю смерти Марата была безгранична. Скульпторы лепили бюсты «друга народа», художники писали картины, многочисленные поэты сочиняли стихи — одним словом, каждый старался как мог. В течение года на тему о Марате было написано четыре драмы и одна опера. Его именем было по всей Франции названо множество улиц; в Париже весь Монмартр, по созвучию, был официально переименован в Montmarat. Тело «друга народа» было вскоре перевезено в Пантеон.

И вдруг Париж прорвало дикой, бешеной, долго таившейся ненавистью. Рапорты парижской тайной полиции отмечают ежедневно одинаковые происшествия: толпа бьет бюст Марата или глумится над его памятью. Конвент не мог, естественно, не считаться с новым настроением Франции. Вопрос о Марате пересматривался в самом здании Конвента, в местах, отведенных публике. Без большого шума, без всяких церемоний, гроб Марата был вынесен из Пантеона и похоронен на соседнем (несуществующем более) кладбище святой Женевьевы. И культ тотчас как рукой сняло: всем стало ясно, что «друг народа» был в лучшем случае — сумасшедший, а в худшем — совершенный злодей. Что стало с сердцем Марата историкам неизвестно до сих пор. Вероятно, куда-нибудь выкинули в ту пору и сердце. Но агатовая шкатулка, украшенная драгоценными камнями, едва ли могла быть уничтожена. Вполне возможно, что теперь в нее прячет кольца и ожерелья какая-нибудь богатая дама, не имеющая ни малейшего представления о прошлом своей великолепной шкатулки.

Здесь надолго теряется след ванны Марата, стоявшей на памятнике за решеткой. Она никому не была нужна: вряд ли кто пожелал бы купаться в этой ванне. Может быть, и в самом деле ее приобрел тогда, в надежде на любителя, старьевщик, впоследствии ее продавший графу Каприоль де-Сент-Илер. Так номер «Ami du Peuple», залитый кровью Марата, после разных странствий попал в коллекцию Анатоля Франса (а от него перешел к барону де Венку). В Национальной библиотеке хранится знаменитое письмо Шарлотты Корде: «Стыдно за преступление, а не за эшафот» и не менее знаменитый рисунок Давида «Голова Марата» с надписью: «Они не могли меня подкупить и убили».

Этот обширный район, который простирается до западных границ площади Согласия, был когда-то заболоченной местностью, покрытой мелким кустарником. Огромную территорию осушили, и произошло чудесное превращение. Раньше понятия «авеню» и «поля» не были связаны друг с другом.

Знаменитый архитектор по пейзажам Ле Нотр в 1670 году проложил улицу, по обеим сторонам которой высадили в два ряда вязы, и улица превратилась в авеню. Под сенью этих вязов постепенно появились дома. Селился здесь простой люд, мелкие лавочники, булочники или торговцы молоком, коровы которых мирно паслись тут же, на полях. Возникли и кафе, похожие скорее на притоны. Место вскоре стало настолько неспокойным, что пришлось поставить даже сторожевой пост швейцарской гвардии, наблюдавшей за порядком и нравами. Но здесь было неспокойно только в вечернее и ночное время, тогда как днем, по свидетельству Н.М. Карамзина, посетившего Париж в 1790 году, Елисейские Поля представляли собой обыкновенный «лесок», засаженный незатейливыми растениями, и небольшими лужками. По воскресеньям здесь гулял народ. В основном в этом месте отдыхали после тяжелой трудовой недели простые люди, пили дешевое вино и распевали водевили.