Люди и праздники. Святцы культуры - Александр Александрович Генис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подглядывая за вещами, Уайет обнаружил их молчаливую жизнь, которая зачаровывает до жути. Другие картины притворяются окном, его – кажутся колодцем.
Любимое время года Уайета – поздняя осень. Снега еще нет, листьев – уже нет, лето забылось, весна под сомнением. Завязнув в грязи, природа не мельтешит, выглядит серьезной, вечной. Уподобляясь ей, художник сторожит не мгновенное, как импрессионисты, а неизменное, как богословы. Идя за ними, он изображает порог, отмечающий границу постижимого. Дойдя до нее, художник заглядывает в нечто, не имеющее названия, но позволяющее собой пропитаться.
Как ведьма порчу, Уайет наводил на зрителя ностальгию. Вещи становятся твоими, люди – близкими, пейзаж – домом, даже если он коровник. Глядя на этот самый коровник (слепящая белизна стен, приглушенный блеск жести, неуверенный снег на холме), кажется, что уже это видел в другой, но тоже своей жизни. Вырвав намозоленный его глазом фрагмент и придав ему высший статус интенсивности, художник внедряет зрителю ложную память. Не символ, не аллегория, а та часть реальности, что служит катализатором неуправляемой реакции. Сдвигая внешнее во внутреннее, она превращает материальное в пережитое.
12 июля
Ко дню рождения Генри Торо
У него учились многие и разному. Толстой, Ганди и Мартин Лютер Кинг – искусству дерзкого, но сугубо мирного протеста, хиппи – пацифизму и недеянию, “зеленые” – благоговению перед природой, опрощенцы – веселому аскетизму, я – исповедальной прозе, прагматической утопии и тонкому, едва заметному юмору.
Чтобы попасть в гости к Торо, надо пройти мимо его памятника в человеческий, но небольшой рост и зайти в заново выстроенную по точным указаниям автора хижину, где все так, как было, когда он ее оставил. Койка, печка, конторка с амбарной книгой дневника и три стула: “Один – для себя, другой – для гостя, третий – для компании”. И еще большая флейта, на которой он играл рыбам в лунные ночи. Однажды, рассказывал Торо, он подобрал красивый кусок известняка, но оказалось, что с него надо каждый день вытирать пыль, и камень пришлось выбросить.
Сегодня вместе с ним лежит целая груда, в которую каждый пришедший добавляет свой. Это тоже памятник Торо, только самодельный и коллективный. Добравшиеся до Уолдена поклонники Торо твердо знают, что всем жить, как он, нельзя, но очень хочется. Быть одному в лесу, купаться в такой чистой воде, что лед из нее продавали в Индию, знать в лицо всех окрестных птиц, читать Гомера в оригинале, вести уверенным почерком бесконечный дневник, делясь с ним всем увиденным и продуманным, а когда и если все же становилось скучно, отправляться (полчаса ходьбы) к старому философу Эмерсону и обедать с ним при свечах.
Торо подсчитал: чтобы быть счастливым, ему надо работать полтора месяца в году. “Конечно, потому, – добавил он, – что мой самый большой талант – малые потребности”. Отсюда его знаменитый девиз “Упрощай!”. Майка с этими словами продается в музейном магазинчике, и редко кто уходит без нее. В своем дневнике Торо писал: “Простота, которую обычно зовут бедностью, меня кристаллизовала, избавив от лишнего”. Но экономя буквально на всем, он не считал лишней ни одну радость, зная, что все лучшее в мире – от рассвета до заката – ничего не стоит, ибо дается даром.
13 июля
Ко дню рождения Харрисона Форда
Подростковая страсть к приключениям, которую актер делит со своим персонажем, сделала фильмы Спилберга про Индиану столь популярными, что доктор Джонс принес больше прибыли, чем любой другой образ в истории кино. Наткнувшись на золотую жилу, Форд всегда играет взрослого, который забыл вырасти. В этом ему помогает парадоксальное построение этой эпопеи, развивающейся вопреки течению времени. От серии к серии доктор Джонс претерпевает обратную эволюцию. Он не стареет, а молодеет. Если в первом фильме Форд играл Индиану как приключенческого героя без страха и упрека – эдакого Рэмбо с университетским дипломом, то в третьем – мы знакомимся с Индианой-бойскаутом, который уже совершает подвиги, но еще не во власти распорядиться их результатами. Заставив Индиану впасть в детство в прологе, фильм так и не разрешил ему окончательно вырасти.
Для этого в сюжет введен Джонс-старший. С появлением на экране отца Индиана превращается в доброго, умного, отважного, но незадачливого мальчишку, и отныне все положенные ему по законам жанра приключения принимают принципиально новую окраску. Прежний Индиана являл собой идеальный образ, который позволял лишь механически накапливать приключения – еще одна драка, еще одна погоня. Индиана, омоложенный присутствием отца, стал персонажем не только героическим, но и комическим. Теперь он совершает ошибки, промахивается, попадает впросак. В сюжет фильма оказалась встроена другая, взрослая точка зрения. Индиана резвится на экране под присмотром отца, благодаря чему перевоплощается в отчаянного сорванца, играющего в казаки-разбойники. Этот сюжетный кульбит помог Харрисону Форду не только слиться с Индианой Джонсом, но и раскрыть природу собственной личности, в глубине которой светится архитип вечного мальчишки.
13 июля
Ко дню рождения Поля Прюдома
Один из самых знаменитых ресторанов страны “Кей-Поль” в Новом Орлеане основал и прославил Наполеон американской кухни Поль Прюдом. Тринадцатый ребенок в бедной каджунской семье, Поль вырос в доме без электричества. Так он научился не доверять холодильникам – в его ресторане их и не было. Каждый день тут кормили тем, что утром купили на рынке. Усаживаясь на грубые лавки за некрашеные деревянные столы, посетитель знал, что его обед зависит от сезона, погоды, прихоти базара и настроения повара.
Наверняка известно лишь то, что в меню будет черненая рыба, рецепт которой Прюдом сперва довел до совершенства, чтобы потом превзойти его. Секрет – в смеси специй, которую составляют черный, красный и кайенский перцы, тертые лук и чеснок, орегано и фундаментальный в этой кухне тимьян. Окунув в расплавленное сливочное масло, рыбу затем тщательно вываливают в пряностях и жарят на раскаленной чугунной сковороде, пока почерневшие, спекшиеся в корку специи не составят нежному филе гротескный контраст. Так же можно готовить и мясо, но в Новом Орлеане больше любят водную живность – сомов, мелких раков, а если подвернутся под руку – и аллигаторов, у которых едят только сочные и мясистые хвосты, к которым подают кукурузный, не портящийся от здешней влажности хлеб.
Если черненая еда стала по популярности вторым (после джаза) новоорлеанским экспортом, то другое блюдо успешно сохранило туземную аутентичность, сумев сберечь от имитаторов мелкие, но решающие тайны своего приготовления. Прежде всего – джамбалайя. Это кушанье с названием, похожим на припев, неповторимо, ибо состоит из риса – и всего, что росло и двигалось в окрестностях Нового Орлеана.
Поль Прюдом был
