Божьим промыслом. Стремена и шпоры - Борис Вячеславович Конофальский

— Так, и откуда же этот Мориц Вулле?

— Он из Габерхольда, что в десяти верстах отсюда. Хотя я и не слышал про такое место. Сюда он приехал по приглашению своего дружка судить турнир.

— И живет он теперь у этого дружка? — спросил барон, сразу подумав, что это осложнит дело.

— Нет, он живёт в трактире «Старый конь», что на Колёсной улице.

— А откуда же ты узнал, что его пригласил на турнир друг? И что он из Габерхольда?

— А он в «Старом коне» с другими выпивохами болтал, они там все друг у друга спрашивали, кто откуда приехал, а я рядом сидел, вот и услышал.

— Молодец, — похвалил его барон и достал из кошелька потёртую монету. — Это тебе.

Парень, бросив ложку и хлеб, схватил деньги и сразу спрятал их куда-то под одежду. И тут же спросил с надеждой:

— А ещё работа будет? Или на том и покончим?

— Будет, будет, — обещал ему генерал. — Доедай давай, да поедем к купцу, к твоему дружку. Узнаем, вернулся ли он домой.

— Хм, — весело хмыкнул Ёган, — уж вы скажете, господин, — «к дружку». Господин купец мне не друг. Он вон какой человек знатный, а я вон какой простой и бедный.

Волков и вправду волновался, что с Сычом могло произойти что-то нехорошее, дело-то они затевали нешуточное, мало ли что могло случиться может, горожане что-то пронюхали, а могли и просто ограбить его, видя, как «купчишка» сорит деньгами. И лежит теперь Фриц Ламме, он же Фердинанд Константин, с перерезанным горлом в луже на грязной мостовой. И поэтому, на всякий случай, барон со своими людьми к дому, где проживал Сыч, сразу не поехал. Он теперь стал ещё осторожнее — после вчерашнего ночного происшествия и сегодняшних разговоров с судейскими чиновниками поневоле станешь аккуратным. Тем более зная, что горожане, сволочи, прекрасно слышат всадников на своих улицах и с удовольствием о том доносят.

— А ну-ка, Ёган, сбегай узнай, вернулся этот знатный купец домой или таскается ещё где.

Волков уже даже начал думать, что ему делать, если Сыча всё ещё нет, но тут вернулся мальчишка и сказал ему всего три слова:

— Купец дома, пьян!

Малец не ошибся, Сыч и вправду был весьма навеселе, он полез было обниматься, но генерал пьяных не очень жаловал и оттолкнул его слегка, на что Ламме ничуть не обиделся.

— Ах, экселенц, — он уселся за стол и стал разливать остатки вина из почти пустого кувшина, — что за день сегодня вышел весёлый! Давайте-ка выпьем понемногу, по самой малости.

— Угомонись ты, дурень, — Волков вырвал у него из рук кувшин. — Чего это ты веселишься? Что за день у тебя такой хороший вышел, чем он хорош? — у самого-то генерала денёк выдался ужасный, иной раз и в дни своих самых больших и тяжёлых сражений он волновался меньше, чем сегодня. — Ну, говори, дурень, чему радуешься?

— А что же не радоваться, коли день вышел такой хороший, — продолжал Фриц Ламме, — весь день я сижу, гляжу, и всё, оказывается, на этих турнирах такое интересное — драки, ор, ругань, едва не плевались друг в друга, а ко мне все с почтением, винцо на подносике: «вот вам, господин Зальцер», принесут сушёных груш и слив, и опять мне. Прибегут: не прикажете ли подавать кушанья, харчевня… какая-то там, уже и не вспомню, как называется… распорядителя присылает, чтобы у меня спросить, какие блюда, «что пожелаете, господин Зальцер». И все с тобой любезны, все ласковы.

— Вот ты и надрался от счастья! — констатировал барон.

— Надрался… Надрался это я вечером, а так-то я весь день почти трезвый был.

— А под вечер, значит, решил, что можно.

— Да уж больно люди хорошие вокруг были, всё купцы, у кого склады, у кого лодки свои, там и первый меняла в городе был, ну, мне так о нём сказали, то Арнольд Готфрид Фабиус, так мы с ним хорошо выпили после окончания… Я позвал на ужин всех господ, что были в ложах, и он тоже со мной пошёл… Мы с ним хорошо выпили…

— Да, я уже слышал про то! — не очень весело заметил генерал.

— Так он оказался неплохой парень; ставь, говорит, Фердинанд, тут свои лавки, склады ставь, вози сюда уголь, лес, ячмень из своего Фринланда, здесь всё это надобно. Всё, экселенц, — Сыч даже ладонью по столу начал стучать, — на всё тут цена хорошая будет. Вот я и подумал, экселенц, что ежели мы здесь обоснуемся, все ваши товары тут лучше продавать, чем в Малене. А я бы с женой сюда переехал, тут всем бы управлял. Хорошо бы торговля пошла у нас, экселенц…

— Ну да, ну да…, — кивал генерал и продолжал тоном насмешливым и даже злым: — Ты, видно, Фриц Ламме, и мешок под золото уже приготовил или сундук какой покрепче присмотрел.

— А что? — удивился Сыч такому обороту. — Я же говорю, этот Фабиус — отличный малый, он нам поможет тут обосноваться.

Тут уж генерал встал и сказал сурово:

— Ложись спать, купец Фердинанд Константин. Ишь как тебя заносить стало, едва имя это придумал — и уже возомнил себя купцом первой гильдии. Уже и жену сюда тащить собирается.

— Эх, экселенц, — продолжал бубнить Сыч, — не видите вы своей выгоды…

— Спать ложись, болван, — строго сказал Волков. — Завтра чтобы до рассвета на турнире был, завтра важный день, — он хмыкнул: — Фердинанд Константин…

— Да у вас что ни день, то важный, — Фриц Ламме расстроенно махнул на генерал рукой, — и что ни день, то всё важнее и важнее.

Барон вышел в ночь, на холодный и сырой воздух; слава Богу, с Сычом ничего не случилось, если, конечно, он по пьяной лавочке ничего лишнего не сболтнул этому Фабиусу или ещё какому собутыльнику.

Хенрик едет впереди, фон Флюген держит лампу. Два сержанта сзади. Ночь. Лошади тихонько цокают по мокрой мостовой. Улицы почти черны, лишь у немногих домов перед дверями горят лампы. Но всего этого он не замечал. Холод и сырость — ерунда. Барон был доволен. Фриц Ламме, при всей его дурости и неотёсанности, свою роль в его деле уже