Неандертальцы: история несостоявшегося человечества - Леонид Вишняцкий

НЕАНДЕРТАЛЬСКИЕ СООБЩЕСТВА

Основной формой социальной организации охотников-собирателей является локальная община — территориально обособленная, экономически самостоятельная и политически автономная группа совместно живущих людей. Неандертальцы в этом отношении не были исключением. Они, как и все прочие гоминиды от австралопитеков до гомо сапиенс верхнего палеолита, образовывали численно небольшие сообщества, существовавшие в значительной степени независимо друг от друга.

Судя по площади палеолитических поселений вообще и неандертальских стоянок в частности, количество проживавших на них людей не превышало нескольких десятков. Эта оценка находится в полном соответствии с этнографическими данными. Группы охотников-собирателей редко насчитывают более 50 человек, а чаще всего на их поселениях одновременно проживают 20—30 человек (табл. 9.1). Впрочем, даже и такому числу жильцов при всей их неприхотливости было бы, пожалуй, тесновато во многих из тех пещер, что служили неандертальцам домами.

Размер групп неоседлых охотников-собирателей[215]

Таблица 9.1: Размер групп неоседлых охотников-собирателей.

Количество Название Регион человек в группах Бушмены Южная Африка 25 Хадза Восточная Африка 20-60 Мбути (пигмеи) Центральная Африка 40-75 Семанги Малайзия 20-30 Андаманцы Андаманские о-ва (Индийский океан) 30-50 Палийцы Южный Индостан 24 Тиви Северная Австралия 40-50 Нгададжара Центральная Австралия 20 Йолунгу Восточное побережье Австралии 30-45 Гуаяки Южная Америка 16 Тлинкиты Западное побережье Северной Америки 50 Квакиутли Западное побережье Северной Америки 50-60 Атапаски Северная Америка 20-75 Кри Северная Америка 25-50 Иглулингмиуты (эскимосы) Северная Америка 35 Медные инуиты (эскимосы) Северная Америка 15

Вполне возможно, что низкая численность групп охотников-собирателей вообще и неандертальцев в частности определялась не только и даже не столько физическими факторами, сколько некими психологическими константами, свойственными человеку от природы. Пока у людей была возможность жить небольшими сообществами, они ей пользовались. В таких сообществах реже возникают конфликты, а для принятия важных решений и улаживания спорных вопросов достаточно прямых межличностных контактов и нет необходимости создавать специальные органы власти, которые могут злоупотреблять ею и навязывать свою волю. Кроме того, при жизни на виду у других членов группы, являющейся неизбежным следствием образа существования бродячих охотников-собирателей, небольшое число соседей было, видимо, необходимым условием психологического комфорта.

Ниже уровня общины обычно существует два типа организации. Один — постоянный — это семья, второй — ситуационный — это «кормовая» группа, временно отделяющаяся от общины в поисках пищи и/или других необходимых ресурсов. Была ли семья, или, точнее, были ли особые нормы, регулирующие отношения между полами у неандертальцев, мы не знаем, но какие-то формы длительного партнёрства между мужчинами и женщинами, несомненно, существовали, и не исключено, что по крайней мере в некоторых сообществах одной из таких форм являлись постоянные пары. Без этого, т.е. без партнёрства, какой бы вид оно ни принимало, неандертальцам было просто не выжить.

Дело в том, что, судя по времени прорезывания зубов и формирования зубной эмали, темпам роста мозговой полости и ряду других антропологических признаков, «расписание» их онтогенеза (индивидуального развития) было если и не полностью идентично, то, во всяком случае, довольно близко к тому, что наблюдается у современных людей[216]. Им, как и нам, требовалось много времени для роста и созревания, и у них было такое же или почти такое же, как у нас, долгое детство. Беременность у неандертальских женщин длилась, видимо, примерно столько же, сколько и у современных[217], а первые коренные зубы у их детей прорезались, как и у наших, в 6—7 лет[218]. Если всё это так, значит, период, в течение которого дети оставались несамостоятельными и их выживание прямо зависело от опеки взрослых, был довольно продолжительным. Следовательно, требовалась длительная и постоянная связь между родителями и потомством, а также и между самими родителями. Однако о том, как именно, в каких формах эта связь поддерживалась, можно лишь гадать.

Некоторые считали, что неандертальцы жили чуть ли не гаремами, где отец терпел своих детей мужского пола лишь пока они были маленькими, а потом спешил от них отделаться. Тут явно чувствуется влияние Фрейда. Видимо, именно мрачные сцены из «Тотема и табу» убедили Герберта Уэллса в том, что «человек-нелюдь, когда его сыновья взрослели и начинали досаждать ему, убивал их или прогонял прочь. Если он их убивал, то, возможно, он их съедал. Если же им удавалось спастись, то впоследствии они могли вернуться, чтобы убить его». На самом деле, однако, гаремная система, при которой исключительные или преимущественные права на спаривание и производство потомства принадлежат одному индивиду мужского пола, ревниво оберегающему женскую часть коллектива от домогательств конкурентов, для неандертальцев маловероятна. Об этом говорит, в частности, свойственная им невысокая степень полового диморфизма. Известно, что у млекопитающих, и в том числе приматов, существует довольно устойчивая корреляция между этим показателем, с одной стороны, и типом брачных отношений, с другой. Чем больше разница между самцами и самками по весу и размерам тела, а также по размерам клыков, тем чаще и жестче конфликты между самцами за доступ к самкам[219]. Например, у горилл и орангутангов с их гаремной системой, практически исключающей участие ряда мужских особей в размножении, самцы в среднем в два раза крупнее самок, а у моногамных гиббонов лишь в 1,1 раза или даже меньше. Что касается неандертальцев, то, как мы уже знаем из главы 2, по степени полового диморфизма они мало отличались от гомо сапиенс верхнего палеолита и последующих эпох. Это свидетельствует о сравнительно невысокой конфликтности, допускавшей существование более или менее стабильных групп с несколькими взрослыми мужчинами в составе.

О том же говорит и сам образ жизни неандертальцев, основу которого при всех возможных вариациях во времени и пространстве составлял промысел крупной дичи. Успешно вести его в одиночку можно далеко не всегда, тем более если речь о загонной охоте, свидетельства которой представлены на ряде среднепалеолитических памятников (см. главу 6). Да и по этнографическим данным тоже получается, что степень развития кооперации между членами охотничье-собирательских сообществ тем выше, чем большую роль в их жизни играет добывание животных крупного размера[220]. Таким образом, для многих, если не для всех неандертальских групп можно, не особенно рискуя ошибиться, предполагать высокую степень сотрудничества и взаимопомощи, по крайней мере в тех сферах деятельности, которые непосредственно связаны с добыванием жизненно важных ресурсов.

Существовали ли у неандертальцев какие-либо объединения над-общинного уровня? Сколько-нибудь определённо ответить на этот вопрос, увы, невозможно. У описанных этнографами охотников-собирателей такие объединения были, но, как правило, весьма аморфные, без фиксированного членства, чёткой структуры и тем более без органов власти. Они представляли собой неформальные альянсы из нескольких соседних общин, члены которых контактировали друг с другом (вступали в брак, обменивались визитами, образовывали военные союзы и т. п.) чаще, чем с членами других общин. По мнению ряда исследователей, у неандертальцев не было даже этого, и они жили настолько замкнуто, что почти не знали людей из других групп, кроме своей собственной, а контакты между разными общинами носили случайный характер. Сторонники этой точки зрения исходят из того, что до сих пор нет прямых свидетельств существования сколько-нибудь постоянных связей между разными локальными группами, существования «социальных сетей», которые охватывали бы несколько сообществ, а значит, «нет причин полагать, что общественная жизнь неандертальцев распространялась за пределы круга ближайших соседей»[221].