Русская война: дилемма Кутузова-Сталина - Лев Исаков

Перемена «Смоленска» в «Березину» это на бытовом замоскворецком уровне назначение встречи вместо привычного «у памятника Пушкину» – «Давай на Тверской!» Ну и встречайтесь – Тверская длинная…

И как поверить, что не понимает того Михайло Илларионович – он что, с кондочка по первоначалу назначил Смоленск? По тому, как сразу согласился с Александровым планом получается так… И это изощрённейший лис речных войн, так морочивший голову тому же Наполеону в Австрийской кампании 1805 года каждодневной загадкой, через какую переправу он прыгнет за Дунай; и только-только в прошлом году, перехватывая Ахмеда-пашу, тянул 300-вёрстную линию войск от Галаца до Букурешта; но то Дунай, река-море без мостов с редкими паромными переправами у городов – здесь же Березина, летом кобыле по брюхо на любом плёсе.

……Но за 2 перехода до Березины вдруг вернулся полностью к букве Александрова плана, объявил днёвку по усталости Главной Армии, отпустив Витгенштейна и Чичагова на «волю» вершить дело самим… Витгенштейн, бивший с Кульневым Ожеро, и битый без Кульнева Сен-Сиром, Чичагов-адмирал во главе сухопутной армии, немедленно окрещённый армейскими остряками «земноводным чудовищем» – мог ли 67-летний дьявол, «хитрая лиса», так на них положиться, что прировнять к Наполеону? Да господи прости!

Слабел, не мог справиться? Вот писал Чичагову о зембинском дефиле – Не послушался… Когда умный твёрдый Барклай, облитый лубочной славой Платов, ограниченный, но жестокий и волевой Бенигсен становились поперёк чему-то, чаще всего окружающим непонятному, но для него важному – выбрасывал беспощадно, в неделю-две. Любимцу Коновницыну, как-то особенно настойчиво просившемуся в войска, гаркнул «Ступай куда хочешь – только с глаз долой!»

И Чичагов – не слушается…

Россия обогатилась крылатой фразой Екатерины Ильиничны Кутузовой «Барклай-де-Толли спас Армию, мой муж – Россию, Чичагов – Наполеона», русская словесность басней Крылова «Кот и Щука». А русская история? – Многословными объяснениями 3-х лиц, почему М.И. не оказался там-то и там– то, не сделал того-то и того-то, понадеялся, положился, доверил… – старого воробья на мякине провели!?

А Наполеон вдруг проснулся – короткими злыми ударами растолкал Чаплица, Палена, Корнилова, Ламберта и выскочил наружу – это была его стихия!

И завершение этого непонятного периода, смысл которого утаился среди десятков тысяч павших Березинской переправы – вдруг восставший толи от сна, толи от немочи фельдмаршал бодро выходит к границе с 80-тысячной армией, а за ней из глубины России мерно шагает 180-тысячная «2-я стена», которую он холил и пестовал почти самолично, после Москвы фактически отставив или переподчинив себе вмешательством, уроком, приказом, тонким обращением все промежуточные инстанции и значительных лиц по этому делу.

И наконец, до последней минуты своей жизни ни на миг не ослаблял своей власти над армией: «народный полководец» по определению Л.Н.Толстого, он приобрел такую «народность», такое влияние на Общество и Войско, что ему должно было только уступать или повиноваться, в том числе и Александру – в начале 1813 года Фридрих-Вильгельм III передал под его личное командование Прусскую армию, превращая его уже в Верховного Главнокомандующего, даже в отличие и над российским императором… Странно граф, а вы оказывается близорук – такое не заметить!

Наполеон перешел границу без… – так и хочется сказать, штанов —… армии: от корпуса Нея остались 2 человека, маршал Ней и генерал Жерар; от корпуса маршала Даву один Даву, без маршальского жезла, захваченного казаками.

Русская компания вместо полагавшихся Наполеоном Бонапартом 3-х лет была закончена Михаилом Кутузовым за 4 месяца…

Через несколько месяцев он умрет, любимец Екатерины II и Павла I, светлейшего князя Потемкина-Таврического, и фельдмаршала Н.Репнина; выделяемый и ценимый, но не сердечно близкий с генералиссимусом А.В.Суворовым; восхищавший мадам де Сталь и вызывавший переполох в любвеобильных сердцах виленских полек; отстраненно-любезный с императором Александром I и бесчувственно-щедро награждаемый им. Он умел завоевывать приязнь самых разных людей, от Фридриха Великого до рейс-эффенди Рашида-Мустафы, от двоемысленного Ермолова до простодушного виршеплета Каретникова, был почти приглашаем в открытые двери дворца: после убийства Павла 1 назначен Санкт-Петербургским градоначальником над и против Заговорщиков – и почему-то не пожелал пойти навстречу авансам как и ниже его рыцарь-конногвардеец Саблуков. Какой-то оттенок иного всегда присутствовал на отношениях фельдмаршала и императора, может быть пролёгшая тень Павла, впервые огласившего его «великим полководцем моего царствования», и с которым он последним разговаривал за два часа до гибели императора, единственный свидетель последних часов жизни и Екатерины 2 и её сына…

Сохранилось глухое предание, что ночью у постели умиравшего Кутузова Александр 1, приказав всем удалиться, просил у него в чём-то прощения. Слуга Крупенников, готовивший за ширмой ледяные повязки, услышал явственный ответ фельдмаршала

– Я вас прощаю, и перед богом за вас просить буду – простит ли он…

Век 18-й отошёл…

Любопытно, что последних его эпигонов добивали скопом и «палачи», и «жертвы» 1825 года. Ермолова одинаково подозревали и Николай 1 и декабрист Цебриков, Сабанеев был ненавидим и «первым декабристом» В.Ф.Раевским и великим князем Михаилом Павловичем; не срази пуля Каховского графа Милорадовича был бы отставлен в тот же день Николаем 1 – неповторимая живость, цельность, образность этих людей почему-то одинаково раздражала и коснеющую бюрократию и кучкующееся умничанье.

Я рожден для службы царской!С вами век мой золотойСабля, конь, да ус гусарский,С ними ты, товарищ мой!За тебя на чёрта радНаша матушка Россия!Пусть французишки гнилыеПрепожалуют назад!

Глава 8. След Змея на скале…

*Итак, это непонимание, эта придонная волна, внешне малозаметная глазу, но тревожащая чувство равновесия, это подсознательно-настороженное ощущение неустойчивости видимого в отношении происходящего возникло и далее не прекращается с появлением и до смерти этого лица, Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Всмотримся в него повнимательнее.

Все изображения, аллегорические, героические, «Кутузов принимает экзамен у кадетов шляхетского, корпуса», «Кутузов на смотре добровольцев Санкт-Петербургского ополчения», «Кутузов встречается с армией у Царева– Займища», «Кутузов на Бородинском поле», перечисляю без авторов, только то, что стоит перед глазами, силятся и не могут преодолеть нестатуарности, неэстетичности, а наоборот, доносят рыхлость и бесформенность всего облика великого старика, сам этот эпитет выглядит так же внешнеприставленным к нему, как и его военная атрибутика: бескозырка, регалии, подзорная труба; он настолько не батальный, а бытовой, что в любом его изображении можно заменить эту подзорную трубу (о фельдмаршальском жезле уже не говорю – он ему онтологически противопоказан) на жареную куриную ножку, а в указующие персты вложить вилочку с грибочком, и ей же, это не покажется карикатурой «Кутузов салютует куриной ножкой почетному караулу у Царёва-Займища», «Кутузов через стопочку анисовой рассматривает французские войска у Шевардино», «Кутузов вилочкой с грибочком указывает направление рейда Платову и Уварову»– и это естественно, а не кощунственно, это от натуры, а не от непонимания или хамства.

Кутузов, выбросивший ногу на барабан, вперившийся сумрачным взглядом в даль заоблачную (скучноватое занятие – если вас не мучает гастрит) неестественен – Кутузов, довольно потирающий пухлые руки:

– А славненько мы им высыпали! По этому случаю не грех и отобедать, прошу отведать моего хлеба-соли, господа. Да полноте, до двух и не очухаются, тоже ведь с утра в этакой погонке! – тут как тут.

Его внешность настолько не поддается логическому трансформизму, при котором и бородавки есть, и залысины на месте, и уши лопухами, а нате ж, не хуже Аполлона Бельведерского и Георгия Победоносца – и вот уже дурноватый Александр Суворов сын Васильев Марс и писаный красавчик, почему-то в жизни не терпевший зеркал… Увы, в данном случае потуги художников безнадёжно и окончательно провалились и на школьно-памятной олеографии «Совет в Филях» он более всего напоминает расплывшуюся жабу, на которую рвётся честно разобраться взъерошенный фокстерьер Ермолов; и это не дегероизация нынешнего автора: в московском музее мемориале Рерихов, вошедшая в род которых Елена Ивановна Рерих была родственницей полководца, хранится медальон-миниатюра: там эта жабистость ещё более выражена, до неприличной карикатурности. К середине 19 века выработался даже негласный канон изображений полководца для публичных мест: не рисовать Кутузова верхом на лошади дабы взгромоздившийся на неё комод не вызывал жалости к участи бедного животного; не ставить анфасно, чтобы не нарушать благопристойности видом изуродованного глазной раной лица; не рисовать его профильно в рост – увы, нарастающие объёмы; аккуратненько разворачивать в три четверти здоровым глазом на зрителя, повязка означена от него и чуть укрощён объём – в этом повороте по грудь или в половину корпуса, и хватит с вас!