Телохранитель для стервы - Анна Сергеевна Одувалова

— Я же говорила сразу — это хреновая идея.

— Пошли, — бросает он, видимо, не собираясь продолжать разговор, но смотрит на меня подозрительно. Пыхтит, а потом спрашивает, точнее, говорит с утверждением. — Ты ревела.

— Папа, — объясню как можно более доходчиво. — У меня подруга умерла. Вторая за десять дней. Конечно, я ревела.

Кажется, этот ответ его удовлетворяет, и мы идем к выходу. К черному «ленд крузеру», который удивительно шел Марку, но сейчас за рулем Андрей.

Я залезаю на заднее сидение и смотрю в окно. Папа злится и мне сложно понять на кого. У меня так и не хватает духу спросить его, как Марк объяснил свой уход. Наверное, потому что я боюсь, что он сказал правду. Это вполне в его духе. Но я не хочу ни о чем думать, нацепляю на нос солнечные очки, и пытаюсь игнорировать текущие по щекам слезы.

Глава 15. Черная полоса

Марк

Заезжаю в ближайший супермаркет и без изысков покупаю водки. К маме не еду, а отправляюсь в свою квартиру. Новую, безликую, но уже порядком загаженную квартирантами. После них уже убрали, но ремонт еще не сделали. Квартира — это единственное, что досталось от государства. Я тут не жил. Полгода, пока лежал в больнице и пытался восстановиться, мать сдавала, а когда выписался, почти сразу же переехал к Самбурскому. Это чужое, нелюбимое жилье с видом в никуда. Квартира годится только для того, чтобы тут спать и бухать. Но больше сейчас я ни на что не способен. Слишком ненавижу себя за все. За то, что подвел Самбурского — два раза, когда не сдержал обещание и когда уехал, отказавшись от денег, и от положенной двухнедельной отработки. На Дину, за то, как поступил вчера с Никой. До сих пор во рту горечь. Я ведь никогда не был скотом. Откуда же вчера появилось желание сделать ей больно, с одной стороны, и заставить запомнить — с другой? Нужно ли, чтобы она помнила обо мне именно это? Мысли отравляют и без того паршивое существование, и единственное, о чем я думаю — после водки должно стать лучше. Потому, что если не получится, то вообще непонятно, что делать.

В подъезде меня останавливают вездесущие бабки и пытаются сказать, что посторонним тут ходить нельзя. Я с удовольствием скалюсь, пугая старушек своими шрамами. Я принципиально надел майку с короткими рукавами, не закрывающими плечи, задолбало прятаться. И в ответ на глупое кудахтанье припечатывает, что я тут живу.

— Нужно Татьяне сказать, что такие квартиранты нам не нужны, — возмущается одна.

— Не получится, — нагло ухмыляюсь я. — Это квартира не Татьяны.

— Да, это ее сына — ветерана, между прочим. — Самая бойкая проявляет удивительную осведомленность. «Не какого-то бомжа, как ты» — читается между строк, тем приятнее припечатать глухим.

— А я и есть тот самый ветеран.

— Да ты не ветеран. Ты бандит, вон рожа какая.

— А такую рожу, бабушка, дарит война, вместе с квартирой, а теперь простите, но я хочу домой.

Хочу я утопиться, а не домой, но об этом никому говорить не стану.

Вполне себе русский запой, в который влетаю с азартом в первый раз в жизни, прерывается на третий день. Мать приезжает сама. Видимо, скупые и изрядно корявые сообщения в «вайбере» наталкивают ее на мысли о том, что дела идут не самым лучшим образом. Ну, а может, Самбурский настучал. Такой вариант я тоже не исключаю.

Она замирает на пороге однушки и укоризненно взирает на меня.

— Марк… ну вот от тебя я такого не ожидала.

Она смотрится чужеродно в этой квартире. Высокая, подтянутая, с идеально — волосок к волоску — уложенными светлыми волосами. В свои сорок семь мать выглядит лет на десять моложе.

— Ну, прости, не оправдал твоих ожиданий.

— Валера сказал, ты ушел. То, что он сказал об этом матом, заставило меня задуматься. Что у тебя произошло?

— Валера-а-а, Валера-а-а-а, — пьяно передразниваю я и отворачиваюсь к окну. Спиртное не лезет. С другой стороны, жизнь тоже не лезет, а что делать? Идти вешаться? Мне кажется, мать не оценит совсем.

— Расскажешь? — просит она усталым голосом. И то ли он, то ли выпитая водка заставляют откровенничать.

— Я влюбился… — признание вырывается случайно.

— И, судя по всему, что-то пошло не так. — Мать вздыхает. Она даже не садится. Так и стоит в центре комнаты. Я ее прекрасно понимаю, трезвый я бы тоже тут сидеть не стал. — Она не ответила взаимностью?

— Это дочь Самбурского…

В глазах матери вся гамма чувств. Я уже видел нечто похожее у Самбурского, который не дал мне по роже, только потому, что не сомневался — ему прилетит в ответ. Ну и из-за матери, возможно.

— Богатая девочка… богатого папочки…

— Так это он тебя выгнал и запретил общаться? — хмурится мать, и я понимаю, если сейчас кивнет, то «Вале-ера-а» получит люлей. Приятно, но нечестно.

— Мама. — Я закатываю глаза. — Поверь, я облажался сам. Но и это не играет никакой роли. Ничего не играет. Кто она, а кто я?

— Ты ее любишь.

— Она об этом не знает.

— Так скажи. В чем проблема? Я думала, в армии научили тебя быть смелым.

— Не буду. Я обещал Самбурскому, что не трону его дочь. Наврал. Признался, ушел. Конец истории.

— А о ее чувствах ты подумал?

— Да. Уйти попросила меня она.

— И наладить нет никакой возможности?

— Вишь. — Я трясу почти пустой бутылкой водки. — Налаживаю.

— Короче… — Губы мамы сжимаются в тонкую полоску. — Сейчас ты приходишь в себя. Убираешь все это говно. — Она обводит рукой комнату. — И завтра приезжаешь ко мне. Понятно?

— Понятно. — Я киваю, поднимаю глаза и прошу. — Пообещай мне.

— Что?

— Я не знаю, что тебя связывает с Самбурским. Старая дружба, новая дружба…

Мать вспыхивает и слишком быстро отвечает.

— Ничего.

— Я вообще не об этом. Не говори с ним обо мне, о Нике. Вообще не говори.

— Марк…

— Не говори. Если ты думаешь, что это сказка про красавицу, чудовище и отца, который мешает трепетному счастью молодых, ты