1941: Время кровавых псов - Александр Золотько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И был у Евграфа Павловича на груди, прямо на шинели, орден Красного Знамени. А рядом с этой фотографией – снимок, на котором Евграф Павлович был в генеральской форме и располагался в группе генералов, а справа от него, через три человека Севка с изумлением опознал Николая Второго.
Севка присвистнул. Его удивило не то, что старик сфотографировался с царем, а то, что спокойно держит такую фотографию на виду. А Севка был уверен, что за такие штуки в тридцать седьмом расстреливали. Кровавая гебня опять-таки…
Или не все было так просто? Или это Евгений Афанасьевич крышует старого генерала?
Кстати, и сам комиссар присутствовал на нескольких фотографиях. В форме, в светлом штатском костюме, с какой-то красивой женщиной в белом платье. С той же женщиной и двумя детьми. С женщиной, детьми и Евграфом Павловичем. С Евграфом Павловичем и молодым парнем в форме. Фотография недавняя, Евгений Афанасьевич выглядит почти так же, как сейчас, старик – тоже, парень в офицерской… командирской, зло одернул себя Севка. Пора уже запомнить, идиот, в командирской. Командирской.
Севка шагнул к кожаному дивану с высокой спинкой с зеркалом наверху, хотел сесть, но, глянув на себя в зеркало, замер.
Вернулся к фотографии.
«Черт, – сказал Севка. – Бывает же такое…» Так, кажется, выразился комиссар, разглядывая Севку в блиндаже.
Нет, на фотографии между комиссаром и стариком был, естественно, не Севка, совсем другой парень.
Но, черт возьми, как же он был похож на Севку. Рост, телосложение, форма лица, разрез глаз…
Совпадение, говорите? Случайно, говорите, Севка попал в это время? Засуньте такие совпадения себе знаете куда?
Глава 5
1 августа 1941 года, 22 часа 15 минут.
Западный фронт
Вернулись разведчики и доложили, что проселочная дорога свободна. Немцы, днем двигавшиеся по ней в сторону железнодорожного моста, с наступлением сумерек исчезли, не желая, по-видимому, напороться на окруженцев в темноте.
– В общем, – сказал Сличенко, – как и ожидалось. На всякий случай мы оставили дозор возле проселка. Мордасов, у тебя все готово?
Лейтенант Мордасов кашлянул, почесал небритый подбородок.
– Что-то не так? – спросил Сличенко.
Егоров, Сличенко и командиры его батареи сидели под деревом вокруг карты, развернутой на брезенте. Плащ-палатка была натянута между деревьями, чтобы прикрыть слабый свет фонаря, стоявшего в центре.
Лейтенант Мордасов все никак не мог сформулировать своего замечания.
– Не телись, Лексей! Излагай четко и ясно, – подбодрил его Сличенко, и Егорову показалось, что прозвучала фраза не то чтобы совсем фальшиво, но как-то неуместно.
Какая тут, к чертям, бодрость в глубоком тылу немцев? И если бы планировался прорыв к своим, пусть с ударом, боем, со смертельным риском и даже возможностью умереть во время прорыва. Нет, разговор ведется так, будто это немцы попали в окружение и нужно только четко сработать. Как на полигоне или стрельбище.
– Установки готовы, – сказал наконец Мордасов тихо. – Машина со снарядами готова. Оба танка… «Сороковки» готовы тоже, танкисты сказали – проблем не будет.
– Хорошо, – одобрил капитан. – Почему в голосе нет восторга и предвкушения предстоящей битвы?
И снова фраза повисла в воздухе, как елочная мишура, яркая, веселая и пустая.
«Он что, не понимает, что выбрал не ту интонацию, – с раздражением подумал Егоров. – От него ждут разъяснения, четко поставленной задачи, а он…»
– Люди, товарищ капитан, – сказал Мордасов. – Они не спрашивают, но я ведь вижу… Ладно, мы остались у немцев в тылу. Ладно, просидели сутки, прячась. Но они ведь понимают, что мы делим батарею. Четыре установки остаются здесь, три я увожу… Танки забираю… Выходит, кто-то из нас идет на смерть, а кто-то уцелеет… Хоть бы какую определенность для людей, товарищ капитан…
– Для людей? – свистящим шепотом спросил Сличенко. – Или для тебя?
– И для меня, – глухо сказал лейтенант.
– А я не знаю. Не знаю, кто из нас выйдет живым, а кто подохнет. Я знаю, что должен до рассвета оказаться в двух километрах от моста, вот здесь. – Сличенко ткнул пальцем в карту. – Знаю, что ты должен накрыть мост и станцию перед ним. И больше я ничего не знаю. Я не знаю, не прилетит ли завтра утром сюда «юнкерс» и не разнесет ли здесь все к чертовой бабушке. Я не знаю, не напорешься ли ты со своими установками на немцев. Тебе, твоим установкам и твоим «Т-40» хватит одного среднего немецкого танка. Что я могу еще сказать? Призвать тебя и твоих людей выше держать голову и помнить о своем высоком воинском долге?
– И что мне сказать людям? – угрюмо спросил лейтенант.
Сличенко вздохнул:
– Скажи, что я вас отпустил. Что вы немного пошумите, уничтожите технику и уйдете к нашим. Скажи, что от реки до линии фронта десять километров… лучше – двенадцать с половиной, некруглые числа вызывают больше доверия. Если кто-то начнет умничать – дай в зубы или пусти пулю в лоб, есть у тебя такое право. Самому слабо – отправь умника ко мне, я справлюсь и одной рукой… Если это ты скис – застрелись сам. Или попроси товарища. Вон, твой приятель Симагин тебе поможет. Правда, Симагин?
Лейтенант Симагин не ответил.
– Значит, так. – Сличенко демонстративно поднес свое запястье к фонарю и посмотрел на часы. – Через пятнадцать минут ты должен выступать. Обсуждение закончено, всем разойтись.
Сличенко выключил фонарь. Сразу стало темно, люди, сидевшие рядом вдруг исчезли, растворились в темноте.
– Я сказал – разойтись, – повторил Сличенко.
Люди встали и молча разошлись.
– Мордасов, останься, – тихо сказал капитан.
– Да. – Мордасов снова присел на корточки, скрипнули сапоги. – Слушаю, товарищ капитан.
– Леша… – голос Сличенко стал совсем другим – виноватым, что ли. – Ты прости за то, что я на тебя…
– Ничего, – сказал Мордасов.
– Пойми, мне некого туда послать. Ты – лучший. Только ты сможешь вывести машины в нужную точку в темноте и с первого залпа, без пристрелки, накрыть мост и станцию. У тебя снарядов на четыре залпа. Первый залп – с ходу, установки заряжены, двигаешься не быстрее тридцати километров в час, дорога плохая, больше не получится. Немцы тебя засекут сразу и сразу попытаются уничтожить или захватить. Лучше, если попытаются захватить, у тебя будет время перезарядиться. Если откроют огонь на поражение или вызовут авиацию – стреляй, пока сможешь. Накроется одна установка, две – все равно лупишь из того, что осталось. Мост и станция. С твоей позиции ты все увидишь своими глазами. Промажешь первым залпом – сможешь скорректировать огонь. Я на тебя надеюсь, Леша… Иначе мы не прорвемся к цели. Понимаешь? Нужно, чтобы ты шумнул. Нужно, чтобы немцы поверили, что батарея уничтожена. Тогда я завтра смогу прорваться вот сюда… – Сличенко включил фонарь и показал пальцем на карте, куда именно он должен прорваться. – Другого варианта нет, Леша… Понимаешь?
