Золотой песок - Полина Дашкова

Ника тут же приехала. У ребенка был сепсис. Рана на голени оказалась глубокой, рваной, очень нехорошей. Такие нельзя сразу зашивать, их надо оставлять открытыми, постоянно промывать, чтобы не было нагноения.

При слове «больница» девочка начинала горько, испуганно плакать. Ника сделала все необходимое, осталась у Ракитиных до утра, потом приезжала каждый день в течение недели, обрабатывала рану, когда стало возможно, сама наложила швы.

– Ну ладно, ребенок – это святое, – снисходительно хмыкнул Гриша и больше ни слова не сказал, но было видно, как сильно он напрягся.

После этого они не виделись больше, но в глубине души поселилась бессмысленная пустая надежда. Ника изо всех сил пыталась бороться с этим, уговаривала себя, что это бред, безумие какое-то, и пора уже выбросить из головы. Жизнь течет спокойно, разумно и правильно. Нельзя войти второй раз в ту же реку, в родную теплую реку, даже если на суше ты задыхаешься от одиночества, как полудохлая рыба.

Глава 15

– Федя спит, – сообщил врач, – и будет спать еще часов пять, не меньше. У него сегодня опять был припадок. Пришлось вколоть большую дозу успокоительного, а потом поставить капельницу. Вообще, после вашего последнего визита его состояние ухудшилось.

– Куда уж хуже…

– Ну, пределов нет, – жестко усмехнулся врач, – впрочем, один предел имеется. Летальный исход.

– Вы хотите сказать, у Феди опять настолько тяжелое состояние, что возможен летальный исход? – Нет, этого я не говорил. Жить он может еще долго. Другое дело, качество этой жизни. – Холодные ярко-голубые глаза впились в лицо, ощупали шею плечи. – Я каждый раз хочу сказать вам и не решаюсь. Мне кажется, вам бы стоило обследоваться у онколога. Могу порекомендовать отличного специалиста.

– Спасибо.

– Спасибо – да, или спасибо – нет?

– Нет.

– Ну, как знаете… Да, а где вы пропадали, если не секрет? Я тут пытался дозвониться вам, вас не было. Уезжали куда-то?

– Почему вы так решили?

– Обычно после десяти вечера вас всегда можно застать дома.

– Вероятно, что-то случилось с телефоном.

– Вероятно, – легко согласился доктор, хотя по глазам было видно, что не верит, – так вы уже починили телефон?

– Да, конечно. Теперь все в порядке. Вы мне пытались дозвониться потому, что у Феди случился припадок?

– Нет. Я же сказал, припадок случился сегодня утром. Дело в другом. Федя опять стал произносить кое-какие невнятные слова. Нянечка услышала.

– Подождите, – Егоров быстро прошел по палате из угла в угол, потом стал зачем-то застегивать халат, который был накинут на плечи, – давайте все сначала, пожалуйста, с самого начала.

– Да, собственно, ничего особенного не случилось, – пожал плечами врач, – ну, пробормотал опять несколько слов. Ни малейшего смысла.

– Как же?! – Егоров застегнулся до горла и тут же стал расстегивать пуговицы, одну оторвал и зачем-то протянул врачу на ладони. Тот молча взял и положил в карман. – Ну как же ничего особенного? – повысил голос Егоров. – Он ведь молчал четыре года. Только «омм», и больше ни малейшего звука. Вы меня уверяли, будто он никогда не заговорит. И вот пятнадцать дней назад он стал произносить слова, вполне внятные.

– Ну какие же внятные? – снисходительно улыбнулся врач. – Я отлично помню. Это был бессмысленный бред. Какой-то Желтый Лог, город солнца. Бред.

– Подождите. Не перебивайте меня. Вы тогда мне то же самое говорили. И уверяли, будто слова вырвались у него случайно и ничего не значат, ни о какой ремиссии не может быть речи. Вот если это повторится, тогда да. Ведь повторилось!

– Опять Желтый Лог и город солнца. Поймите вы наконец, ничего особенного не произошло, ничего не изменилось, даже наоборот. Ему стало значительно хуже после вашего последнего визита.. Кстати, пару недель назад вы приходили с молодым человеком по фамилии Ракитин. Он, случайно, не пишет детективы?

– С чего вы взяли? – отвернувшись, быстро спросил Иван Павлович.

– Просто он очень похож на писателя Виктора Годунова.

– Нет, он не писатель. Он мой друг и Федю знает с пеленок, вот и пришел навестить, просто так.

– Его видели несколько наших врачей и медсестер, и все сказали, что он похож на Виктора Годунова, вот я и спрашиваю, на всякий случай. Когда он пришел, спрашивать было неудобно. Именно тогда, при вашем друге Ракитине, Федя стал бормотать про Желтый Лог, и вы оба были так потрясены… Поймите меня правильно, я не хочу, чтобы у вас возникали напрасные иллюзии. Вы сами крайне измотаны, нездоровы. Ну подумайте, если с вами что-то случится, не дай Бог, Федя останется совсем один. Он никому, кроме вас, не нужен. Вот я сейчас вас начну обнадеживать, уверять, будто дело движется к ремиссии, а завтра случится еще один припадок. И что? Надежды рухнут. Вы уверены что ваша нервная система выдержит? Я не уверен.

– Я понимаю, – кивнул Егоров и вытащил из бумажника очередную купюру, – спасибо вам, доктор. Очень прошу, если он опять заговорит, сразу мне звоните, в любое время суток.

– Непременно. – Врач привычным жестом спрятал деньги в карман.

Егоров вышел в мокрый больничный сад, втянул ноздрями запах молодых липовых листьев. Федя опять заговорил, пусть врач что угодно думает, а Федя опять заговорил. Значит, он поправится. Теперь Егоров в этом не сомневался. Собственно, он никогда не сомневался в этом.

Сначала, вопреки здравому смыслу, он внушал себе простую наивную веру в то, что сын его будет здоров. Психиатр не прав. Иллюзии нужны человеку как воздух.

«Что толку в вашей жестокой правде, доктор? Зачем без конца повторять, что мой ребенок болен безнадежно, никогда не вернется к нему разум и умереть он может в любую минуту? – думал Егоров, шагая по мокрой аллее больничного сада. – Я не хочу знать эту вашу правду. Лучше бы вы врали мне. Я был бы сильнее и здоровей, я легче пережил бы эти четыре года. Вы предлагаете мне обратиться к онкологу? Уверен, ваш хороший специалист найдет у меня какую-нибудь пакость и станет тактично намекать, что я скоро умру. Конечно, о таких вещах прямо говорят только близким родственникам. А у меня, кроме Феди, никого нет. Но ваш онколог, честный человек, наверняка найдет способ лишить меня всяческих иллюзий, как будто я стану от этого хоть немного здоровей».

Здоровье ему нужно было сейчас, как никогда. И еще нужны были деньги. Пенсия, которую выплачивал ему Аэрофлот, была совсем маленькой, но он ухитрялся жить на эту сумму. Имелись некоторые сбережения, оставшиеся от продажи дачи. Но они таяли с каждым днем. Из имущества у него, кроме квартиры, остался только старенький темно-лиловый «жигуленок». Пару лет назад Егоров думал, не пора ли продать старую жестянку, пока совсем не сгнила в гараже, но решил погодить. Сейчас машина может очень пригодиться, особенно такая, старенькая, неприметная. Если привести в порядок двигатель, потратить на это пару дней, жестянка еще поживет и послужит.

А больше продавать нечего. Устроиться на постоянную работу он не сможет. Когда все кончится и он заберет Феденьку из больницы, им надо на что-то жить.

Иногда в душе его вспыхивал коварный огонек. Не разумней ли отказаться от своих планов и прибегнуть к банальному шантажу, выкачать из главного виновника сумму, которой им с Федей хватит на многие годы?

Если бы не смерть Никиты, возможно, Егоров счел бы разумным именно такой вариант – шантаж. Но гибель Ракитина пробудила в нем то, что, казалось, умерло навечно. Егоров хотел отомстить. Восстановить справедливость. Он почему-то был уверен, что болезнь Феди – следствие не только всех тех жутких манипуляций, которым подвергал его гуру Шанли, но порушенной гармонии мира. Нельзя, невозможно, чтобы столько зла осталось безнаказанным.

Нет, он не хотел для своего главного врага публичных разоблачений, суда, тюрьмы. И даже смерть казалась ему слишком мягким наказанием. Он считал, что будет справедливо, если у Гришки Русова начнет гореть под ногами земля. Для Гришки мир должен рухнуть, как рухнул когда-то для Егорова.

«Ты думаешь, у тебя есть семья? – бормотал он, вышагивая вдоль больничного забора и мысленно видя перед собой самодовольную физиономию Русова. – У меня нет, а у тебя есть? Ты ошибаешься, Русик, Нет у тебя никого. Единственный человек в мире, который что-то значит для тебя, которому ты веришь, которого любишь почти как себя самого, станет твоим судьей и палачом».

В записной книжке Ника отыскала номер своего сокурсника Пети Лукьянова. Петя работал в Институте судебной медицины. Это был не лучший способ выяснять обстоятельства смерти Никиты, узнавать, проводились ли дополнительные экспертизы по опознанию. Куда проще и логичней было использовать Гришины связи в прокуратуре. Втайне она даже надеялась, что не застанет Петю ни дома, ни на работе, и тогда уж со спокойной душой позвонит в прокуратуру, а вечером – Грише. И все расскажет ему, наконец.