Записки социальной психопатки - Фаина Раневская

Для меня загадка: как могли Великие актеры играть с любым дерьмом?.Я мученица, ненавижу бездарную сволочь, не могу с ней ужиться, и вся моя долгая жизнь в театре — Голгофа. Хорошее начало для «Воспоминаний».

Всегда очень волнуюсь, как правило, на премьере проваливаюсь. Не бываю готова. Полное понимание роли иногда приходит тогда, когда спектакль снимают с репертуара.

От спектакля к спектаклю продолжаю работать над ролью, продолжаю думать о роли, которую играю. Скоро будет шестьдесят лет, как я на сцене, а у меня только одно желание — громадное желание играть с артистами, у которых я могла бы еще учиться. И говорю это абсолютно искренне.

В актерской жизни нужно везение. Больше, чем в любой другой, актер зависим, выбирать роли ему не дано. Я сыграла сотую часть того, что могла. Вообще я не считаю, что у меня счастливая актерская судьба. Тоскую о несыгранных ролях. Слово «сыграть» я не признаю. Прожить еще несколько жизней.

«Система», «система», а каким был Станиславский на сцене, не пишут, — не помнят или перемерли, а я помню, потому что такое не забывается до смертного часа. И теперь, через шесть десятков лет, он у меня перед глазами, как Чехов, как Чаплин, как Шаляпин. Я люблю в этой жизни людей фанатичных, неистовых в своей вере. Поклоняюсь таким.

Большой это труд — жить на свете.

Стены дома выкрашены цветом «безнадежности». Есть, очевидно, и такой цвет.

Погибаю от безвкусия окружения. Из всех искусств дороже всего — живопись: краски, краски, краски.

Хороший вкус — тоже наказание Божие.

Воспитать ребенка можно до 16 лет, — дома! Воспитать режиссера — может и должна библиотека, музей, музыка, среда, вкус — это тоже талант, вкус — это основа. Отсутствие вкуса — путь к преступлению.

Неистовый темперамент рождает недомыслие. Унять надо неистовость. Нужна ясная голова, чтобы донести мысли автора, а не собственный пыл! «Пылающий режиссер — наказание Божие актера! Отнял у меня последние силы пылающий режиссер.»

Я не знаю системы актерской игры, не знаю теорий. Все проще! Есть талант или нет его. Научиться таланту невозможно, изучать систему вполне возможно и даже принято, м. б., потому мало хорошего в театре.

«Усвоить психологию импровизирующего актера — значит найти себя как художника». М. Чехов.

Следую его заветам.

Научиться быть артистом нельзя. Можно развить свое дарование, научиться говорить, изъясняться, но потрясать — нет. Для этого надо родиться с природой актера.

Получаю письма: «.помогите стать актером», отвечаю — Бог поможет.

Если бы я часто смотрела в глаза Джоконде, я бы сошла с ума: она обо мне все знает, а я о ней ничего.

Чтобы получить признание — надо, даже необходимо, умереть.

Спутник Славы — Одиночество.

К смерти отношусь спокойно теперь, в старости. Страшно то, что попаду в чужие руки. Еще в театр поволокут мое тулово.

Кремлевская больница — кошмар со всеми удобствами.

Невоспитанность в зрелости говорит об отсутствии сердца.

Странно — абсолютно лишенная (тени) религиозной, я люблю до страсти религиозную музыку.

Гендель, Глюк, Бах!

«Все должно стать единым, выйти из единого и возвратиться в единое». Гете.

Это для нас, для актеров — снова!

Кажется, теперь заделалась религиозной.

1976 г.

Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.

Огорчить могу — обидеть никогда.

Обижаю разве что себя самое.

«Друга любить — себя не щадить». Я была такой.

«Перед великим умом склоняю голову, перед Великим сердцем — колени». Гете. И я с ним заодно. Раневская.

Многие получают награды не по способностям.

А по потребности.

Когда у попрыгуньи болят ноги — она прыгает сидя.

Все думаю о Пушкине. Пушкин — планета! Он где-то рядом. Я с ним не расстаюсь.

Что бы я делала в этом мире без Пушкина.

Он мне так близок, так дорог, так чувствую его муки, его любовь, его одиночество. Бедный, ведь он искал смерти — эти дуэли.

Я опять принимаю снотворное и думаю о Пушкине. Если бы я его встретила, я сказала бы ему, какой он замечательный, как мы все его помним, как я живу им всю свою долгую жизнь. Потом я засыпаю, и мне снится Пушкин! Он идет с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: «Оставь меня в покое, старая б. Как ты надоела мне со своей любовью».

Мучительная нежность к животным, жалость к ним, мучаюсь по ночам, к людям этого уже не осталось. Старух, стариков только и жалко никому не нужных.

У планеты климакс — весны не было, весной была осень, сейчас июнь — холодно, дождь, дождь.

Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой. Теперь перед финишем понимаю ясно, что все пустое. Нужна только доброта, сострадание.

Женщина в театре моет сортир. Прошу ее поработать у меня, убирать квартиру. Отвечает: «Не могу, люблю искусство».

Соседка, вдова моссоветовского начальника, меняла румынскую мебель на югославскую, югославскую на финскую, нервничала. Руководила грузчиками. И умерла в 50 лет на мебельном гарнитуре. Девчонка!

«Глупость — это род безумия». Это моя всегдашняя мысль в плохом переводе.

Бог мой, сколько же вокруг «безумцев»!

Летний дурак узнается тут же — с первого слова. Зимний дурак закутан во все теплое, обнаруживается не сразу. Я с этим часто сталкиваюсь.

Страшный радикулит. Старожилы не помнят, чтобы у человека так болела жопа.

Чем я занимаюсь? Симулирую здоровье.

Паспорт человека — это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как восемнадцатилетний человек!

Старость — это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи. Уже все ушли, а я все живу. Бирман — ита умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела. А только начинаешь жить!

...Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести.

У них у всех друзья такие же, как они сами, — контактные, дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как завидую им, безмозглым!

Если бы на всей планете страдал хоть один человек, одно животное, — и тогда я была бы несчастной, как и теперь.

За что меня можно пожалеть? Для меня не существует чужое горе.

Всякая сволочь в похвальных статьях упоминает о моем трудном характере. «И я принимаю Вашу несправедливость как предназначенную мне честь».