Прометей в танковом шлеме - Роман Андреевич Белевитнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Боль в ноге, когда он видел горящие и подбитые вражеские танки, несколько отступала. Но сейчас перед ним горели не только немецкие, но и несколько наших. Батальон редел с каждым боем, хотя потери здесь были значительно меньшими, чем в других подразделениях. Мазаев считал это простой случайностью, но танкисты-то хорошо знали, в чем тут дело, благодарили в душе прежде всего комбата — за то, что он хорошо подготовил их к испытаниям, а теперь умело водил в бой.
Одолев колонны врага, батальон приближался к Дубно. Мазаев и без бинокля хорошо видел крыши домов, вишневые сады, островерхие тополя вдоль дороги. Танки уже вплотную подошли к городу, и тут с другой окраины ударили вражеские орудия и минометы. Мазаев вырвался на своем танке вперед, чтобы в решающий момент увлечь за собой роты, огнем и гусеницами подавить вражеские батареи. Маташ заметил перед своим танком орудие, а рядом с ним тягач, еще не успевший уйти с огневой позиции.
— Зверев, гусеницы — на орудие! — крикнул он, а сам приник к прицелу, ударил из пушки по тягачу.
Танк, подмяв под себя вражеское орудие, сильно подпрыгнул вверх, острая боль обожгла Мазаева. Стиснув зубы, он продолжал вращать рукоятку поворотного механизма, лихорадочно отыскивая другие вражеские орудия. В этот момент в башне полыхнуло пламя, на миг ослепило Маташа, а в голову ударило чем-то тяжелым и острым… В глазах то темнело, то где-то далеко-далеко показывалась макушка Казбека, ярко высвеченная солнцем, точно так, как в то утро, когда Маташ возвращался с товарищами из засады и ему казалось, что это в горы пришел Прометей с огнем, похищенным у богов…
Маташ, вытянув вперед руки, ощупью нашел спусковой механизм, хотел выстрелить — он помнил, что пушка и пулемет наведены на цель, но спуск не работал. Обшарив руками пушечный затвор, он убедился: пушка и пулемет безнадежно искалечены, а убитый башнер свалился на днище танка. Снизу что-то прокричал механик-водитель Зверев, но Мазаев не разобрал, что именно: в это время в танк ударил второй снаряд и следом третий. Башня наполнилась противно-кислым запахом гари…
Очнувшись, Мазаев почувствовал, что опять ранен, теперь в голову и живот, из танка ему самому теперь не выбраться.
— Сержант Зверев жив? — собрав последние силы, прокричал комбат в затихшем танке.
— Живой, товарищ капитан!
— Тогда выбирайся из танка и иди за подмогой.
Мазаев остался в подбитом танке один. Опять всплыло в сознании, как и много раз в последние дни: протянутые ручонки Руслана, Анвар, уцепившийся за платье матери, Зина, рванувшаяся к нему…
И тут же он услышал какие-то непонятные голоса: в темноте к его танку шли немцы. Собрав последние силы, Маташ подтянулся на руках к люку башни, приготовил гранату. Гитлеровцы подходили все ближе и ближе, кто-то из них ударил прикладом по броне.
Маташ неимоверным усилием оторвался от сидения и бросил взведенную гранату туда, откуда доносились голоса фашистов. Он уже не слышал ее взрыва, — на какой-то миг потерял сознание, — но тут же очнулся, вновь прислушался. Фашисты кричали, ругались, кто-то из них громко стонал, кто-то стрелял по башне из автомата — пули дробно стучали по броне.
Потом все стихло. Больше всего Маташ боялся, что силы оставят его, он потеряет сознание. Горячая кровь стекала с виска, струилась по лицу, заливала глаза. Из раны на животе тоже хлестала кровь. Он опять услышал за броней топот ног, чужие голоса. Пистолет уже в правой руке, левая рука шарит по днищу танка: нащупывает очередную гранату.
— Рус, сдавайся! — орут у танка, и вслед за этим — очередь из автомата, слышно, пули цокают о броню.
— Рус, сдавайся! — и опять автоматная очередь.
Мазаев догадывается, что фашисты не решаются подойти к танку, орут и стреляют на почтительном расстоянии.
Так продолжается несколько минут. Потом грубый окрик, ругань, осторожные и уже близкие к танку шаги, стук по броне. Превозмогая жгучую боль и бессилие, Маташ бросает через приоткрытый люк еще одну гранату. Теперь он услышал ее взрыв, крики и стоны немцев и впал в беспамятство…
Он очнулся, когда прибыла помощь. Теперь уже не фельдшер, а полковой врач осмотрел и перевязал его раны и тут же хотел везти в госпиталь.
— Сейчас не могу, — запротестовал Мазаев. — Мне крайне необходимо доложить командиру полка и кое с кем переговорить.
Утром к танку подошел заместитель командира корпуса бригадный комиссар Николай Кириллович Попель. Как ни тяжело было Мазаеву, но он остался солдатом, отдал честь бригадному комиссару, приложив руку к забинтованному виску.
— Своевольничаете, Мазаев? — спросил бригадный комиссар.
— Никак нет, воюю, — ответил Мазаев. — Прошу разрешения остаться в строю.
— До каких же пор остаться?
— До конца войны.
— Нет-нет, отправляйтесь в медсанбат. Войны на ваш век хватит.
После этого разговора Маташу стало ясно, что дальше оставаться в батальоне нельзя. Он послал механика-водителя Зверева разыскать меня. Благо, я был неподалеку и успел подойти вовремя. Мазаев лежал на носилках возле санитарной машины. Голова в повязках, в щелках между бинтов, наложенных плотным слоем один на другой, видны лишь воспаленные глаза, заострившийся нос с горбинкой да бледные обветренные губы. Тугие повязки выпирали под гимнастеркой на груди и животе. На ногу врач успел наложить шину, забинтовать ее, как большую куклу.
Подойдя к Маташу Хамзатхановичу, я поздоровался и спросил, как он себя чувствует, хотя и сам видел, что комбату весьма плохо: три тяжелых ранения, большая потеря крови. Не отвечая на мой вопрос, Маташ дал знак рукой, чтобы я наклонился к нему ниже.
— Что слышно о наших семьях? — спросил он, едва шевеля засохшими губами.
Я сказал, что все командирские семьи из Садовой Вишни вывезены.
— Откуда знаешь? — недоверчиво переспросил капитан.
— Из донесения.
Я догадывался, что больше всего волнует Маташа. Но ничего утешительного не мог сказать тогда капитану Мазаеву. Конечно, семью комбата вывезли из городка. В этом я нисколько не сомневался. Да и Маташ тоже. Но вывезти — это еще не значит довезти до безопасного места. Сколько машин, на которых вывозили семьи, мы видели
