Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун - Ричард Блэкмор

А теперь — ходу, Джон, ходу! Я надел снегоступы, изял Лорну на руки, приказал Гвенни не отставать и бе­гом помчался к саням. Гвенни, конечно, не смогла угнать­ся за мной, но к тому времени, когда я, усадив Лорну в санки, укутал ее меховыми полушубками, подоспела и Гвенни с двумя мешками за спиной. Я усадил ее рядом с Лорной, а затем, бросив последний взгляд на долину, столкнул санки в обледенелый гранитный желоб.

Санки полетели вниз по крутому, опасному пути, а я, прицепившись сзади, как мог, гасил скорость всей массой огромного своего тела.

Мы благополучно миновали черный водоворот, и вско­ре санки вынесло на луговину. Я впрягся и потащил их дальше, причем не без труда, потому что дорога в этих местах была ухабистая. Гвенни хотела спрыгнуть и по­мочь мне, толкая санки сзади, но я решительно отказался, потому что мороз, как я и ожидал, был уже к тому вре­мени страшенный, и я побоялся, что Гвенни, покинув Лорну, лишит ее своего живого тепла.

В дороге Гвенни отморозила нос, потому что не удо­сужилась вовремя спрятать его в меховой полушубок. Волей-неволей мне пришлось остановиться, что само по себе было очень опасно: луна нещадно заливала нас своим светом, и не заметить нас в эту минуту на луговине мог разве только слепой. Я начал растирать нос Гвенни сне­гом, как научила меня Лиззи, и пока я тер, Гвенни хны­кала с таким видом, будто нос ей отморозил именно я. Лорна, ослабевшая от голода, лежала без движения, и я со страхом подумал, как бы она, не дай Бог, не впала в тот тяжелый, так называемый «снежный сон», от которого пет пробуждения.

Поторапливайся, Джон!

Я снова впрягся в санки, рванул с места так, что Лорна наверняка вылетела бы из них, если бы ее не удержали крепкие ручонки Гвенни. Через час мы уже были дома, и все собаки фермы приветствовали нас нестройным, но радостным хором.

Сердце мое трепетало от волнения, а щеки горели карче, чем костер. Дунов, Понравится ли Лорне наша ферма? Понравится ли Лорна матушке? Но Лорна не промолвила ни словечка: она лежала, не поднимая тяже­лых век. Матушка тоже ничего не сказала: узнав, что я привез Лорну, она разразилась бурными рыданиями.

Санки стояли у открытых входных дверей. Гвенни выпрыгнула из них, и там оставалась только Лорна. Все наши столпились на пороге. Впереди всех, конечно, была Бетти с огромной метлой, за ней — Анни и матушка, а Лиззи стояла чуть поодаль. Взяв матушку за руку, я подвел ее к саням.

— Ты должна взглянуть на нее первой, — сказал я. — Посмотри, может быть, ты признаешь в ней свою дочь?

Когда матушка отогнула воротник мехового полушубка, руки ее задрожали. Лорна спала. Матушка наклонилась, поцеловала ее в лоб и сказала:

— Благослови тебя с ней Господь, Джон!

И снова заплакала.

— А теперь, полагаю, мы должны ее малость потревожить, — сказала Бетти озабоченным участливым тоном. — Ну-ка, Анни, бери ее под руки, а я возьму за ноги.

Они подхватили Лорну и внесли ее в дом. Все жен­щины бросились к Лорне, и я понял, что моя помощь ей больше не нужна. Вернувшись к саням, я сгреб Гвенни в охапку и принес ее на кухню. Здесь я поставил перед ней горшок с беконом и горохом, и Гвенни, набросившись на еду, стала уписывать ее за милую душу.

Я спросил ее, почему она позволила двум пьяным пар­ням ввалиться в дом, и когда она рассказала, как было дело, мне осталось винить в этом только себя самого. Любезные читатели, видимо, помнят, что мы договорились об одном громком стуке и двух потише. Так вот, когда нелегкая принесла тех осоловелых негодяев, один из них, пьяный, что называется, в дым, стукнул громко, а другой, что потрезвее, постучал дважды — чуть повежливее и по­тише. После этого Лорна бросилась к дверям и с готов­ностью отодвинула засов.

Обо всем этом Гвенни рассказала мне с набитым ртом и облизывая ложку. А затем из гостиной известили, что Лорна пришла в себя. Я немедленно встал, но прежде чем уйти, посоветовал Гвенни, пока она среди нас, попри­держать язычок и не слишком доверять женским сло­вам.

Лорна сидела в кресле у огня, обложенная подушками. Глаза ее были широко раскрыты, но, судя по всему, она не понимала, что происходит.

— Выйдите все, кроме матушки, — сказал я тихо, но достаточно твердо.

Когда все вышли, матушка сказала:

— Мороз по-прежнему у нее в мозгу, Джон, Я слыша­ла, такое бывает.

— Она узнает — непременно узнает меня, — убежденно сказал я. — Нужно просто посидеть рядом, а остальное придет само собой.

Я был уверен: Лорна узнает меня среди миллионов людей, только не нужно мешать ей. И я сел подле Лорны, возложив дальнейшее на природу, время и волю самой Лорны. И сейчас же глаза ее, смотревшие на меня с со­мнением и как бы издалека, засветились нежностью и добротой, а потом вспыхнули от любви и доверия. Ее ма­ленькие ручки наощупь отыскали мои — огромные, надеж­ные, сильные, — и, затрепетав, замерли между моими го­рячими ладонями.

Так мы и сидели, боясь пошевелиться, боясь даже ото­рвать взгляд друг от друга, преисполненные покоем, сча­стьем и надеждой на то, что мир будет милостив к нам... Рядом раздался всхлип, а потом матушка попыталась сде­лать вид, что она только закашляла. Поняв, кто перед ней, Лорна встала на ноги и стремительно бросилась к старинному дубовому креслу, где с клубком пряжи и спи­цами сидела матушка.

Лорна, взяв работу из рук матушки, отложила ее в сто­рону и, преклонив колени, возложила руки матушки себе на голову, взглянув на матушку с покорностью и смире­нием.

— Благослови тебя Господь, прекрасная мистрисс, — проговорила матушка, склоняясь над Лорной. — Благосло­ви тебя Господь, мое дорогое дитя!

Так Лорна нашла кратчайший путь к сердцу матуш­ки, — как когда-то нашла к моему, — и это был путь жа­лости и сострадания ближних, осененный красотой, моло­достью и добротой самой Лорны.

Глава 32

Лорна на ферме Плаверз-Барроуз

Джереми Стикльз, задумав атаковать Дунов, отбыл собрать войска куда-то на юг. Он покинул нас еще до на­ступления холодов, а потом, когда ударили морозы, ни о каких военных действиях уже и речи быть не могло. Ска­зать по правде, меня нимало не заботило, как долго про­стоит такая погода, потому что еды и топлива в доме было предостаточно. Я вообще не желал скорого возвращения мастера Стикльза, потому что его появление в нашем до­ме было чревато сумятицей и неразберихой. Дуны же, — я был уверен в этом,— не явятся за Лорной до тех пор, пока не растает снег. Конечно, о том, куда подевалась их королева, они разнюхают, причем довольно скоро. Марвуд де Уичхолс, водивший с ними дружбу, почти наверня­ка узнал меня и обо всем рассказал Карверу Дуну. Я с удовольствием представил себе, как взбесился Карвер, узнав, кто умыкнул у него из-под носа ту, которую многие годы прочили ему в невесты и которую он чуть не уморил голодом, когда она пошла против его воли. Повторяю, я был совершенно уверен в том, что вся эта шайка не скоро нагрянет к нам в гости, и я не однажды говорил Лорне, что у нас на ферме она в полной безопасности и что здесь ей не просто рады, но в глазах всей Плаверз-Барроуз она подобна майскому цветку.

Я не в состоянии передать и сотой доли правды о том, как у нас полюбили Лорну. Она покорила всех мягкостью, обходительностью и каким-то особенным умением выслу­шать всякого, кто приходил к ней со своими горестями и тревогами, и способностью облегчить чужую душу одним лишь безмолвным сочувствием. Ее полюбили так, что я уже начал испытывать нечто вроде ревности. Матушка не знала, как угодить ей, Анни почти боготворила ее, и даже острая на язык Лиззи не задевала ее своими колкос­тями, особенно когда узнала, как много книг довелось прочесть Лорне.

Когда Лорна появлялась на кухне, Джон Фрай и Бет­ти терялись от смущения и любопытства. Во-первых, они отродясь не видывали никого из рода Дунов в такой бли­зи, во-вторых, они глубоко чтили ее происхождение, в-тре­тьих, им не терпелось узнать как можно больше о люби­мой девушке мастера Джона, которая, по их выражению, попала на ферму Плаверз-Барроуз прямо с облаков. Сло­мом, когда Лорна появлялась на кухне, это значило, что обед наверняка подадут с опозданием.

Увы, Лорне полюбилось ходить именно на кухню, и никакими силами нельзя было выманить ее оттуда. Не то чтобы у нее была какая-то особая склонность к стряпанью, как, скажем, у нашей Анни, — нет, ей, собственно, правилась не стряпня и не ее, так сказать, результаты, — ей нравилась сама обстановка кухни; она любила смот­реть на огонь, весело пляшущий в большой печи, на коп­ченые окорока, свисающие с потолочных балок, любила вдыхать аппетитные запахи, витавшие вокруг,— словом, нее то, что можно описать одним-единственным словом — домашность. А может, кто знает, ее тянуло сюда еще и по­тому, что тут из-за нее больше всего ахали и охали: ведь девушки так падки на лесть!

Потому всякий, кому нужна была Лорна, наверняка мог найти ее на нашей старой кухне, где она чувствовала себя так, словно все здесь было знакомо ей с детства, а мне казалось, что только появление Лорны вносит жизнь и цвет во всю эту будничность. Если вам, любезные мои читатели, интересно было бы узнать, насколько девушки, сохраняя верность чувства, меняются с изменением их жизненного уклада, вы должны были бы взглянуть на мою Лорну после того, как она, позабыв прошлые тревоги, две недели прожила под нашим деревенским кровом. Мо­жет, эти перемены объяснялись тем, что рядом был я, — хотя многие, судя обо мне со стороны, считали и считают меня простачком и тугодумом, — а может, на то были какие-то иные причины, — я тут ничего не утверждаю, а лишь высказываю свои скромные предположения. Да и, сказать по правде, не часто мы виделись с Лорной в эти дни, потому что мне нужно было следить, как идет молотьба, и более половины работы сделать самому.