Большой круг - Мэгги Шипстед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мэриен выбирает аэродром на севере за городским портом. Когда местные пилоты спрашивают, откуда она, отвечает – из Орегона. Интересуется, где можно оставить аэроплан на ночь, где тут дешевая гостиница. Пилоты с любопытством смотрят на нее, но она выдерживает взгляд. Ее уже никто не примет за мальчика, и у нее нет выбора, кроме как быть странной, высокой, короткостриженой, веснушчатой девушкой в пыли, с лицом, из-за очков загоревшим, как у енота. Один пилот достает из кармана комбинезона грязный карандаш и блокнот и записывает, как найти дом, где сдаются комнаты, в паре миль отсюда.
– Скажешь Джеральдине, что тебя послал Сойер. – Он вырывает страницу. – Она славная. Я присмотрю за твоим аэропланом. Как тебя зовут?
– Забавно, меня тоже зовут Джеральдина, – отвечает Мэриен.
Она показывает на север, туда, где горы выше:
– Летали туда?
Он качает головой:
– Что мне там делать?
Дом Джеральдины стоит на середине крутого холма. Быть дома к полуночи, говорит хозяйка, никаких гостей, никакой выпивки в доме. В комнате Мэриен окно обрамляет угасающие сумерки, полосу темно-синего океана в щели между домами. Ей тревожно, она садится на кровать, встает, подходит к окну, опять садится. Стук в дверь. Она открывает. Джеральдина протягивает ей сложенную ночную рубашку:
– Я заметила, у тебя нет багажа. Подумала, может пригодится, в чем спать.
Жест прост, но Мэриен не привыкла, чтобы за ней ухаживали.
– Спасибо. – Она прижимает ночную рубашку к груди.
Голос выдает ее, он дрожит.
– Сущий пустяк.
Джеральдина моложе, чем ожидала Мэриен, почти с такими же светлыми волосами и веснушками, как она сама, но мягкая, с полной грудью.
– Ты в порядке?
Одно мгновение Мэриен хочется рассказать ей все, выложить историю родителей, дяди, Баркли Маккуина, Гольца. Она бы рассказала, что ей всего шестнадцать и она сама прилетела сюда из Монтаны, а завтра полетит к океану, только посмотреть, увидеть что-нибудь. А Джеральдина скажет, что хотела бы быть вполовину такой смелой.
Но вместо этого Мэриен отвечает, что она в норме и не думала оставаться на ночь. Неприятности с двигателем, больше ничего.
Утром она заправляет аэроплан, поднимается и кружит над аэродромом, чтобы собраться с духом. Затем летит над гаванью, проливом, над островом Ванкувер и наконец – наконец – над океаном. Ветер выводит на воде изысканный узор, напоминающий льняное плетение, покрытое тенями облаков. Отлетев далеко от берега, она хочет дальше, хотя горизонт будет только удаляться, но она знает: нужно возвращаться и вынести то, что суждено. По крайней мере, видела океан, говорит она себе. На обратном пути Мэриен сворачивает над бухтой в сторону гор, убеждая себя, что просто такой каприз, хотя больше похоже на риск. В оконечности бухты река, стиснутая бледным песком, бурная, молочная от вешних вод. Она летит по реке на север. Таких суровых гор она еще не видела. Все ее записи в графе «Пункт назначения» – мелочь по сравнению с невероятной огромностью планеты, но сейчас – сейчас – настоящий полет в горах. Надо разворачиваться, лететь обратно в Монтану, однако, испытывая возможности двигателя, натянув кашне на рот и нос, она поднимается выше. Двенадцать тысяч футов. Она перелетает заснеженный перевал и попадает в высокую чашу. Ее окружают скалы и синий лед. Ледяной покров внизу пошел трещинами. Самая широкая, наверное, способна проглотить аэроплан целиком. Где-то снег провалился, под ним чернота.
Двигатель недовольно фыркает.
Она кружит, чтобы набрать высоту и вылететь, но аэроплан вялый, тяжелый. Она пытается отрегулировать состав смеси, но двигатель сопротивляется, работает с перебоями. Сердце ее тоже работает с перебоями. Конечности цепенеют. Под мышками колет.
Она кружит, кружит. Холодный ветер на лице сильный, острый, как осколки стекла. Руки отяжелели, ногами она с трудом жмет педали руля направления. Ее никто никогда не найдет. Никто даже не будет знать, где искать. Чернота на дне расщелины хочет поглотить ее. Снег хочет укутать своим саваном. Но, с другой стороны, никто и не узнает, какая она идиотка, что отправилась в горы. Она не отдаст им свое переломанное тело, не оставит зубы, вдавленные в приборную доску аэроплана. Баркли останется лишь ломать голову. И в его голове представления о ней будут продолжать жить тысячью воображаемых жизней в тысяче разных мест. Он не сможет занести ее в прошлое, в ряды мертвых. Перебои в работе двигателя пугают не на шутку; аэроплан ныряет вниз, будто пьяный.
Джейми никогда не узнает, какую одинокую, бесполезную смерть она себе придумала.
Мысль о Джейми бьет ее, как рука, дающая пощечину. В голове проясняется. Нет. Нет, она не оставит его одного в мире, не станет наказывать за летнее бегство, исчезнув навсегда. Желая влить движение в свинцовые руки и ноги, вжимаясь в собственное тело, как будто поднимая большой вес, она тянет ручку от себя и ныряет параллельно кривой линии чаши. Едва не коснувшись льда, тянет ручку на себя. «Стирман» скрежещет и плюется, Мэриен еле-еле уходит за противоположный хребет.
Она идет вниз, лицо и руки оттаивают. Ее заполняет неподдельный ужас. Она так дрожит, что аэроплан трясет. Сворачивает на юг.
Пилоты в Миссуле вздыхают с облегчением, им интересно, куда она летала.
– До Ванкувера и обратно, – одеревенев, говорит она им.
Заночевать пришлось в аэроплане на поле.
– Все хорошо? – спрашивает один, озадаченный ее медлительностью.
– Все нормально.
Почему Голец не рассказал ей про черноту, живущую в глубинах льда?
– Маккуина было впору вязать, – разводит руками другой. – Метался тут все утро, смотрел на небо, как будто хотел подняться и стащить всю эту дребедень вниз.
* * *
Она дома всего час, как появляется Баркли, Сэдлер привозит его на длинном черном «Пирс-эрроу». Уоллес в дверях мямлит, что ему, дескать, угодно.
– Мэриен, на пару слов.
Мэриен слушает, стоя на лестнице.
– Все в порядке, Уоллес, – говорит она, спускаясь.
Дядя без возражений ретируется. Мэриен ведет Баркли во флигель.
Он закрывает дверь. От возмущения у него выперли веснушки, глаза стали почти черными. Он тихо спрашивает, как она могла так подло его предать. Глупая, вздорная, эгоистичная девчонка, ей вообще нельзя доверять. И какой ошибкой было позволить ей летать.
– Как я не понял, что ты возьмешь у меня все и швырнешь обратно в лицо!
Мэриен стоит и слушает без содроганий, а когда он умолкает, может только плакать. Под порывами горя гнется, как ива. Он думает, ее терзает чувство вины, не догадывается, что тут скорбь, скорбь о Гольце, но еще и горечь от прозрения: она считала себя бесстрашной в воздухе, считала небо союзником, а не бездушной, полной неуправляемых сил громадой.
Его бешенство проходит.
– Не плачь. Пожалуйста, Мэриен. Я рассердился, только потому что испугался потерять тебя. – Он прижимает ее к себе и лихорадочно бормочет: – Зачем? Зачем вот так убегать?
– Я не убегала. Я хотела куда-то полететь. Я же говорила. – Чувствуя, что он собирается ее отстранить, она прижимается к нему. – Я хотела увидеть океан.
– Ну, увидела?
– Только краешек.
– Он везде одинаковый.
Она хочет рассказать про расщелину, про то, как она, нет, не разбилась, но ее все равно затянуло, однако вместо этого признается:
– Мне было страшно в горах. – И торопливо добавляет: – Я просто слишком высоко поднялась. Я все поняла.
Мужские руки крепче сжимают ее:
– Иногда ты кажешься такой мудрой, а иногда страшной глупышкой.
Тепло его тела вторгается в пространство между ней и льдом, чернотой. Если бы она могла, если бы он был рядом, она бы рассказала про расщелину Джейми и у нее прибавилось бы сил для выяснения отношений с Баркли. Но Джейми от нее уехал. А Калеб дал свободу.
Мэриен вжимается лицом в шею Баркли. Тот каменеет. Она говорит:
– Я видела страшный сон про Гольца.
Она думает, Баркли опять будет просить ее не летать, даже запретит, однако он отвечает:
– Не обольщайся, Мэриен, не все будет даваться легко. Иначе с тобой было бы что-то не так.
От его доброты, как и тогда у Джеральдины, она плачет. Но теперь слезы тише, они медленно вытекают из-под век,
