Первомост - Павел Загребельный

Неистово разбрызгивая воду, он побежал напрямик к этой далекой мели, легко перевернул лодку, поставил ее на днище так, будто предполагал, что под нею прячутся Положай и Лепетунья, хотя и догадался уже сразу, как только увидел впереди, среди золотистых вод, это черное пятно, что никого живого там нет, а где искать - неизвестно.

Некоторое время он беспомощно стоял у лодки, потом снова опрокинул ее вверх дном, чтобы вода не снесла и не забрала у него это доказательство гибели, возможно, и спасения тех двоих, которых он сам отправил на погибель.

Сказано уже, что Немой не умел думать, не мог обмозговывать простейших вещей, он только смотрел на золотистость вод, смотрел на Реку, но тут его осенило знание, осенила догадка, Река в своей неудержимости подавала ему последнюю надежду, вероятность спасения тех двоих: они могли прибиться к косе, опрокинуть лодку, чтобы она не поплыла вниз по течению, а сами, привычные больше к суше, чем к воде, беспомощные на воде, выбрались на берег и пошли дальше плавнями, точно так же как ранее сделал их сын, с той лишь разницей, что двигаться они должны были не вверх, где был Воевода, а дальше, вниз.

Вероятность такого предположения была бессмысленной, однако у Немого не было выбора, он ухватился за эту единственную и последнюю надежду, вышел на берег и помчался по предполагаемому следу тех двоих, нарочно не приглядываясь к пескам, не разыскивая на них отпечатков ног женских и мужских, потому что все равно не нашел бы ничего, а тем временем стремился во что бы то ни стало найти тех двоих, исчезнувших бесследно.

Теперь уже он бежал без передышки, бежал до тех пор, пока хватило у него сил, потом упал прямо у воды, лежал, собираясь с силами, пил мягкую и сладкую днепровскую воду, вскакивал, бежал снова, и так длилось долго, целый день, до самого вечера. Но за весь этот день он не встретил ни одной живой души, не догнал никого, лишь птицы вылетали у него из-под ног, срываясь с гнезд и укрытий, а впереди по мокрым топким песчаным косам убегали, раздражая его своей быстротой, длинноногие кулики и бекасики, пустынность Реки поражала Немого в самое сердце, еще больше поражало его безлюдье на берегах Реки, этот день, видно, судьба выбрала для него нарочно и не послала навстречу никого, лишив этого безмолвного человека малейшей надежды.

Под вечер он понял свою ошибку и повернул назад. Уже не бежал, потому что не было сил, кроме того, изменилась погода, небо заволокли тяжелые тучи, вдоль реки подул ветер. Немой знал, что у Реки почти всегда ветрено, даже когда вокруг тишина и тепло, тут тянет свежестью, когда же ветер появляется повсюду, тут, у воды, он становится просто неистовым, в особенности же когда бьет тебе в грудь, не дает дышать, не пускает идти вперед, толкает, относит тебя назад, будто перышко. Немой чувствовал себя парусом, распятым между двумя мачтами, но все равно бился против ветра, преодолевал его, и, хотя иногда было такое впечатление, что он продвигается не вперед, а назад, на рассвете нового дня Немой снова очутился у той же самой мели с опрокинутой лодкой, открыв для себя, что расстояние преодолевается не скоростью, а скорее неуклонностью продвижения, потому что возвратился он за более короткое время, двигаясь значительно медленнее, преодолев то же самое расстояние, которое пробежал за день.

По мели перекатывались пенящиеся черные волны, они подогнали опрокинутую лодку ближе к берегу, а вместе с нею прибили к берегу и еще что-то темное и страшное, от чего Немой отпрянул со стоном, а потом бросился туда, упал на это выброшенное Рекой и, возможно, заревел от отчаяния, но никто не мог ни слышать, ни видеть это.

У самой лодки, перекатываясь под ударами волн, вздрагивая каждый раз, будто живые, лежали сплетенные в последнем объятии Положай и Лепетунья, лежали как-то боком, неудобно. Положай окостенело, словно бы прикрывал маленькую свою жену, а она прижималась к нему, искала у него убежища, защиты, спасения.

Не спаслись.

Немой упал на утопленных, но сразу же и отпрянул от них, так ударило его смертельным холодом, шедшим от них, глухо заревел, а потом застонал болезненно, почти заскулив, он схватился за Лепетунью, надеясь легко оторвать ее от мужа, но ему не удалось этого сделать, женщина словно бы приросла к Положаю, смерть соединила их навсегда и неразлучно, от смерти не было спасения, и Немой, подхватив обоих сразу, как ни тяжело это было, понес их на берег, на сухое. Там положил, встал на колени и долго смотрел, ничего не замечая, старался сосредоточиться на каком-то решении, не зная, что делать, но наконец все-таки отважился и снова начал отрывать мертвую Лепетунью от ее мертвого мужа. Делал он это с такой решительной яростью, что поломал бы и кости утопленникам, если бы пришлось, наконец женщина была у него на руках, он понес ее перед собой осторожно, стараясь не споткнуться, заслонял спиной от ветра так, будто утопленнице было не все равно, дует или не дует на нее ветер.

Немой долго шел вот так с Лепетуньей на руках, уже и плавни кончились, потянулись высокие холмы и обрывы, которые никогда не заливало водой в весенние разливы. Выбрав самый высокий холм. Немой поднял на него Тело Лепетуньи, положил его на землю, долго сидел над ним, ждал: может, появится из-за туч солнце, но солнце не появлялось; хотелось еще Немому, чтобы затих ветер, но и ветер не затихал, а принес с собою еще и дождь, и этот дождь безжалостно стегал Немого прямо в лицо, и холодные струи текли у него по щекам, будто неудержимые слезы, но он не обращал на это внимания, его беспокоило другое - то, что и Лепетунью тоже сечет дождь, как ни прятал он ее; на лице утопленницы тоже словно бы покатились слезы, она плакала и после смерти, а уж этого он ни за что не мог допустить, и, не переставая мучительно стонать, Немой начал руками рыть яму, работал упорно и неистово, дождь помогал ему, размачивая землю, а одновременно и мешал, потому что Немому хотелось во что бы то ни стало положить Лепетунью в сухое укрытие, но, как он ни торопился, дождь опережал его, и на дне ямы сверкала и хлюпала вода. Углубившись в землю, Немой начал тогда копать под одной из стен яму, кое-как вырыл нечто похожее на пещеру в стене и, в последний раз прижавшись к Лепетунье, уже не похожей на самое себя, посиневшей и страшной, но по-прежнему близкой ему и незабываемой со своими светлыми волосами, взял ее на руки и тихо опустил в землю.

Зарывал быстро, отчаянно, сровнял с землей, присыпал травой, - никто и не найдет. Затем пошел к берегу, взвалил себе на плечи тяжелое тело Положая и понес его в Мостище.

Зачем он это сделал - он и сам бы не мог этого объяснить. Просто понес, да и все. Положай был тяжелый как камень, негнущийся будто дуб, наверное, ни один живой человек не смог бы донести его так далеко, да еще и взобраться на высокий воеводский двор, но Немой смог и примерно в полдень бросил закостеневшего утопленника к ногам Воеводы Мостовика, и видел это лишь Шморгайлик издалека, да еще маленькая Светляна с ужасом и содроганием, а Воевода распустил свои усы на ветру и пробормотал, будто Немой мог его услышать:

- Лепо, лепо.

И в этот день созвана была обычная трапеза на воеводском дворе, и Воеводиха, хищно щурясь, тоже сидела у стола, молча чавкали Мытники, ничего не ел Немой, будучи не в состоянии оторваться от ужаса утрат, пережитых им; Воевода тоже чавкал лишь для отвода глаз, Шморгайлик, входя, чтобы наполить чашу Воеводы, и мгновенно исчезая, нетерпеливо выжидал, не случится ли чего-нибудь за столом, ибо не все еще узлы были разрублены и не все головы брошены к ногам Мостовика и половчанки, но, наверное, так бы ничего и не случилось в тот день, если бы внезапно половчанка, не отрывая своих глазищ от Немого, не захохотала, беспричинно и неуместно, хохот этот был коротким, как всхлипывания, Воеводиха сразу же и умолкла, но Мостовик проследил направление ее взгляда, смерил глазами ее, а потом Немого, мрачно уставился в чашу с медом, Стрижак же, которому беспричинный смех и царившая за столом напряженность мешали как следует поесть и выпить, вытер ладонями губы и поучительно промолвил:

- Когда обедаем, по числу трапезников стоят у нас за спинами ангелы в чистых ризах. А ежели начнется смех или шутовство и клевета да осуждение, ангелы отходят, бес же, придя, сеет зло.

В этот день зла больше не было, всему ведь бывают пределы!

Под утро погода прояснилась, Воеводиха снова вывела своего коня и приготовилась ехать в свои лесные странствия, никто ее не сопровождал, ни разу Мостовик даже не взглянул вслед своей жене, но сегодня он словно бы ждал, пока она сядет на коня, затем показал Немому, которого держал возле себя, видимо, нарочно для этого, чтобы тот сопровождал половчанку. Немой послушно пошел за всадницей, она с любопытством и плохо скрываемой хищностью взглянула на него раз и еще раз, пока выехала за ворота, а там пустила коня сразу в галоп. Немой, выполняя повеление Воеводы, тоже побежал за конем, в нем родилось давнишнее, непреоборимое: конь и женщина, женщина и конь, - когда-то для него уже достаточно было бы, чтобы отогнать самого дикого скакуна и овладеть женщиной. Но все это осталось за чертой вчерашнего дня, он зарыл все прошлое собственными руками в землю на высоком приднепровском холме, и теперь ему незачем было гнаться за каким бы то ни было конем, его не привлекала и дичайшая женщина, в крови которой пылали все пожары безбрежных степей.