Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорогая Катя!
Пожалуйста, пришли мне:
круглый, стол и стул,
теплые сапоги,
папиросы,
бумаги несколько дестей, ручку, перьев и чернил.
Гребенку.
Гиббона 2-й и 3-й томы,
Шлоссера 1–3.
Я устроил себе добычу молока ежедневно, а ты похлопочи, чтобы мне носили откуда-нибудь обед.
Будь здорова, поцелуй сына, не беспокойся, пожалуйста, береги себя. Маме поклон.
Алексей
Как медведь в железной клетке,
Дрыхнет в башне № 3-й
Государственный преступник
Алексей Максимов Пешков.
Спит и — видит: собралися
Триста семь клопов на сходку
И усердно рассуждают,
Как бы Пешкова сожрать.
147
Е. П. ПЕШКОВОЙ
29 апреля [12 мая] 1901, Н.-Новгород.
Сегодня воскресенье: это явствует из того, что в тюремной церкви целый день венчали каких-то людей. Был сегодня в бане.
Начальник тюрьмы сообщил мне, что ты хочешь просить, чтоб ко мне пропустили Максима. Знаешь что: мне не нравится эта затея, я, в свою очередь, убедительно прошу тебя не делать этого и вообще — ни о чем не просить.
Мне достаточно знать, что Максим здоров, ты — тоже.
Я буду очень доволен, если ты через день станешь сообщать мне об этом письмами. Даю тебе честное слово, что я здоров, почти не кашляю и даже поправляюсь. Ты, наверное, хлопочешь относительно свиданий со мной? Если так — пожалуйста, оставь и это, ибо, по всей вероятности, в данный момент такие хлопоты бесполезны, а когда свидания по закону явятся допустимыми, их дадут и без особенных хлопот. Мне бы очень не хотелось думать, что ты беспокоишься и что, пожалуй, страдает твое чувство собственного достоинства.
Вспомни, пожалуйста, о том, как меня возили в Тифлис, — это было хуже настоящего, — не правда ли? Но в ту пору твое здоровье было в лучшем положении, а теперь — как раз наоборот, — мне лучше, тебе хуже, т. е. опаснее. Я горячо прошу тебя, Катя, не волноваться, не суетиться, не раздувать этой истории до размеров драмы и помнить всегда, каждый час, что всякое раздражение твое — необходимо отзовется на ребенке и на родах. Ты уж, пожалуйста, вникни во все это и постарайся быть покойной!
Максима — с мамой — нужно чаще выпускать на волю, пускай целый день гуляет. Как живет Сашка? Поправляется?
Я думаю работать здесь, но еще не начал. Жаль, что отобрали пьесу, я бы ее и писал теперь.
Знаешь, здесь сидит какой-то уголовный: высокий, кудрявый парень — великолепный бас! Мягкий, сочный, нежный. Поет он почти каждый вечер и так поет, что, я думаю, Петров от зависти все усы себе уже выдергал.
На обед ты мне посылаешь ужасно много, и много лишнего. Во всем нужен стиль, Катя, и варенье в тюрьме столь же неуместно, как был бы неуместен розовый ангелочек на картине Васнецова. Варенье, видишь ли, мешает полноте впечатлений, нарушая их целостность. Ну, до свидания!
Пишу при свете электрической лампы на потолке, свет — слабый, устают глаза. Где-то у меня были очки, спроси их у мамы и пришли, прошу.
Крепко жму руку.
Алексей
Буду писать через день, постараюсь быть аккуратным.
148
Е. П. ПЕШКОВОЙ
Начало [середина] мая 1901, Н.-Новгород.
А знаешь — довольно-таки мудрая штука — писать письма из тюрьмы! И не потому, что не о чем писать, а потому, что никак не сообразишь, о чем можно писать? Вот если бы допускалась возможность разговаривать с уголовными! Но — увы! — для того, чтобы иметь право общения с ними, нужно самому совершить по меньшей мере кражу со взломом, а здесь сие недоступно. Положение — круглое.
А среди уголовных есть преинтересные физии. Глядя на них, я готов сказать, что прав Достоевский, а не Мельшин[6].
Но — нужно проверить сие, а — как?
Перехожу к разлетайке. Она коротка немного, эта разлетайка, но — ничего! Получил от Ланина [7] книги и даже пробовал оные читать! Очень поучительно, но чрезвычайно скучно. Ужасно много законов в России! Чуть ли не больше, чем преступников.
Начитавшись «Улож[ения] о наказаниях», лег спать и во сне видел разные страшные статьи. Все они — длинные, сухие — вроде старых дев, — и все с хвостиками, а некоторые даже с двумя. Все — без глаз. Сидят будто бы предо мной твердо, как изваяния, и скалят на меня черные зубы. Не то весело смеются, не то — злорадно торжествуют.
Ну, идет поверка[8], нужно отдать письмо. Надеюсь, ты здорова? Сын? Мать? И все сродники?
Крепко жму руку.
Испеки мне драчену. Большущую!
Приехала Софья Федоровна?[9]
До свидания.
Алексей
Пришли блузу или синюю рубаху, ту, что недавно сшила.
Хочешь, нечто вроде двустишия? Получи:
Сквозь железную решетку с неба грустно смотрят звезды…
Ах, в России даже звезды светят людям сквозь решетки!
Поверка. Принесли твое сердитое, раздраженное письмо. Ф-фу!
Голубчик — не волнуйся, не раздражайся, не шуми. Давай докторов хоть дюжину, я смиренно и безропотно предоставляю себя им на всестороннее рассмотрение и исследование под микроскопом, телескопом — как тебе угодно! Только не сердись, только не раздражайся! И не ругай Покровского:[10] если он и не важный доктор, зато хороший театрал, как говорят. Душа моя! В каждом человеке есть свои достоинства, нужно помнить это. Нужно быть кроткой[11]. Кротости можно выучиться у меня, ей-богу! Я — яко голубь и ничего не возьму за обучение. Софью Федор[овну] целую в уста и благодарю ее, и подарю ей золотые часы с автографом. Милая она баба!
149
Л. Н. ТОЛСТОМУ
22 мая [4 июня] 1901, Н.-Новгород.
Спасибо Вам, Лев Николаевич, за хлопоты обо мне. Из тюрьмы меня выпустили под домашний арест, что очень хорошо — ввиду близких родов у жены. Просидел я всего лишь месяц и, кажется, без ущерба для здоровья, Да и на здоровье жены вся эта канитель не очень сильно отозвалась, так что — все обстоит благополучно. Следствие еще продолжается, но закончится оно пустяками Для меня, — наверное, только выгонят из Нижнего и отдадут под надзор.
Еще раз — спасибо Вам! Прошу прощения, что вся эта канитель коснулась Вас. Низко кланяюсь С. А. и всему Вашему семейству. Быть «под
