Великий океан - Иван Кратт

ПРАВИТЕЛЬ ВСЕЯ АМЕРИКИ

Глава первая

На площади и у казарм пылали факелы, смоляные бочки. По углам строений форта курились плошки, горели на подоконниках свечи. Клинья огня, искры, треск ракет с корабля, бороздивших сырую тьму, пальба, гомон и крики из стана алеутов. Большой, памятный день для Ново-Архангельска — первого заморского города новой земли.

Третьего дня утром сорокапушечный русский фрегат отдал якоря в Ситхинской гавани. Полтора года назад покинул он Кронштадт, три месяца простоял в Кантоне. Корабль доставил огневые припасы для крепости, ядра, два медных единорога, новые приказы и среди них пакет адмиралтейств-коллегии, приложенный к длинному дубовому ящику, обшитому железными скобами. В пакете лежал именной указ Александра о награждении коллежского советника Баранова орденом Анны второго класса, в ящике — государственный флаг с двуглавым орлом и надписью: «Российско-американская компания».

Император даровал колониям высочайшее покровительство, инспектор артиллерии прислал пушки, иркутскому губернатору приказано отпускать порох и с Нерчинских рудников двести пудов свинца в год.

Правитель приказал отпраздновать приход фрегата.

Кулик пришел с дочкой еще утром в Ново-Архангельск. Впервые за все эти годы появился он в русском поселке. Надвигалась старость, меркла и тускнела вражда, всплывали детские воспоминания. Хмуря седые брови, часто сидел он среди неприступных утесов, негромко пел старинную песню. Забывался смысл, но слова оставались русскими, родными. После ухода из хижины на берегу моря и разлуки с Павлом особенно остро захотелось побывать у соотечественников.

— Буду ждать две луны, — сказал ему Чуукван, когда старый охотник заявил, что уходит на берег. Потом отвернулся к огню. Вождь знал, что уйдет и Наташа. До сих пор он все еще надеялся…

Оставаясь по-прежнему суровым и безучастным на вид, Чуукван послал отряд воинов провожать своих друзей до морского берега. Восемь юношей несли украшенную цветами кожаную пирогу с изображением солнца на загнутом высоком носу. Вождь собственноручно зажег прощальный костер и всю ночь просидел над темной, тихой озерной водой.

Перед тем, как покинуть селение, Кулик несколько вечеров провел, запершись в бараборе, мастерил женское платье из цветного сукна, купленного в английской фактории. Готовил дочке подарок. Шил он, когда Наташа спала, старательно орудуя при свете камелька иглой и большим промысловым ножом.

Платье вышло бесформенным и длинным, но старик остался доволен своей работой и вынул его только тогда из мешка, когда показались строения крепости. Сам тоже надел новую рубашку, начистил ствол ружья, достал десять бобровых шкурок.

Когда отзвонили колокола, Лещинский распорядился дать залп из крепостных пушек. Иллюминация, выстрелы разбудили округу, выгнали зверье. Мирные индейцы, кенайцы и алеуты, собравшиеся на праздник, наводняли форт, все ворота были открыты. Вход разрешался каждому, кто хотел присутствовать при торжестве освящения флага, пожалованного самим императором.

И не только из Санкт-Петербурга пришли подарки. Король Томеа-Меа прислал через Кускова убранство из птичьих перьев — волшебную работу девушек Гавайских островов. Старинную вазу и оружие привез Иван Александрович от Тай-Фу. Дары старых знакомцев увеличивали пышность события, хотя ни король, ни китаец ничего не слыхали о неожиданных царских милостях. Посылали просто в знак дружбы.

Кулик и Наташа вошли в крепость вместе со всеми. Нахмурясь, скрывая смущение, переступил охотник порог храма, снял малахай. Светлый, всегда покрытый шапкой лоб резко выделялся на темно-красном морщинистом лице, серебрились длинные волосы. С ружьем и котомкой он остановился у входа, затем отступил в угол. Следом за отцом пробралась Наташа.

До самого конца обедни старик и девушка простояли на одном месте. Он выше на целую голову толпившихся по сторонам алеутов, она маленькая, оба худощавые, строгие, стояли они у стены. Старик опирался на ствол ружья, Наташа держалась сзади. Даже в полумраке притвора новые прихожане обращали на себя внимание. Опоздавшие к началу зверобои, индейцы и островитяне удивленно оглядывались. Никто из береговых жителей не знал пришельцев.

Кулик не был в церкви сорок лет. Почти полвека отгородили юность, давние ощущения, редкие праздники деревенских дней… Калека-поп в цветистой ризе, чириканье птиц под сводами алтаря, солнце на единственном паникадиле. Вечером — хмурые лица святых, чад восковых самоделок, бормотанье над книгой дьяка…

Кулик почувствовал вдруг, как теплая волна заполнила сердце. Он переставил ружье, усмехнулся. Улыбка вышла стеснительной и доброй. Привычное возобновляется в памяти. Старый нелюдимый охотник на время вернулся к детству.

Перед появлением в крепости старик сам хорошо не знал, что будет там делать, как встретится с Барановым, как примут его люди, которых сторонился всегда. Сейчас он ни о чем не думал и даже забыл о Наташе, неподвижно стоявшей рядом. Он словно возвратился на родину.

Баранов подошел к нему первый. Пока все теснились у дверей, давая дорогу архимандриту и Гедеону, начавшим крестный ход, хоругвеносцам, факельщикам и хору, правитель приблизился к Кулику. О приходе незнакомого охотника ему сообщили во время обедни. Хотя в ворота пропускали всех, кто хотел войти в форт, но караульщики зорко следили за каждым. Таков был приказ Баранова.

— Ты — Кулик, — сказал он, подойдя почти вплотную к охотнику. — Знаю… А это дочка? Видишь, наслышан о тебе немало, — он вдруг добродушно и тихо засмеялся, притронулся к рукаву старика. — Ночевать у меня будете. Дорогу укажу… Я Баранов.

Про Кулика он слышал давно, еще до рассказов Павла, давно хотел и встретиться. Сильные и гордые, пусть даже враждебные, такие люди были ему по сердцу.

Не давая ничего возразить удивленному охотнику, он ушел вслед за хоругвями.

Парадный ужин и бал начались только в десять часов вечера.

Почетные гости направились к дому правителя, где Лещинский уже закончил приготовления. Нанкок снова нацепил свою медаль, но был крайне обескуражен. Пыжиться перед другими стало нечем. С полдесятка окрестных тойонов, вызванных Барановым на торжество, получили такие же отличия.

Вместе со всеми явился и странного вида маленький, круглый, пожилой уже человек в кургузом, осыпанном табачной пылью зеленом сюртуке. Это был доктор Круль, лекарь компанейского корабля, выкинутый капитаном на один из островов за постоянные ссоры, как «лицо, нетерпимое на судне». Его подобрал фрегат, и он плыл на нем простым пассажиром, надоедая экипажу бесконечными планами покорения Индии, Китая, Японии, всех стран, мимо которых проходил фрегат.