Эдвард Григ - Фаина Марковна Оржеховская

знаю! Там, где все зависит от вдохновения, не может быть ничего верного! Сегодня есть, а завтра нет! Ты воспитана если не в роскоши, то в достатке. А теперь… скромная жизнь в шалаше! Я предвижу, что тебе еще придется доить какую-нибудь козу!

Нина даже не засмеялась: она была занята своими мыслями.

— Но не будем говорить об этом, — вздохнула фру Хагеруп. — Шла бы ты в комнаты. Уже поздно. Ночь на дворе.

Нина посмотрела на узенькую полоску зари, которая уже побледнела в небе, и сказала:

— Прошу тебя, мама, позволь мне остаться здесь. Я закутаюсь в платок, и мне не будет холодно. Только совсем немного я хочу побыть одна.

Фру удалилась тяжелыми шагами, а Нина прислонилась к спинке скамьи и задумалась. Уже звезды кое-где показались в небе, но оно было хмуро. Сильный хвойный запах разлился в воздухе. Все время, пока фру Хагеруп стояла здесь, где-то вдали слышалось пение кукушки. Начиналось и обрывалось. Теперь кукушка замолкла.

Нина вынула шпильки из волос. Косы упали. От тишины, от наступающей темноты, от сосредоточенности притаившегося леса становилось почти страшно. Странную загадку таили в себе черные ели, хмурые тучи на небе и темнеющая даль. Но уходить не хотелось. Казалось — чем дольше пробудешь здесь, наедине с природой, тем больше узнаешь о будущем и тем уверенней встретишь завтрашний день. Природа учит нас мудрости.

Что же предсказала кукушка? Сколько лет мы проживем? Нет, ничто не предвещает печали, и все предчувствия только хорошие.

Глава четвертая

Быть дирижером столичной филармонии, конечно, большая честь. Так кажется со стороны. Но Эдвард Григ скоро убедился, какой это тяжелый и неблагодарный труд в тех условиях, в которых он очутился. «Вот уже два года, как я работаю самостоятельно с оркестром, — писал он брату, — но разве я работаю? Я вытаскиваю, вернее — пытаюсь вытащить из болота, огромный воз, и, чем больше я стараюсь, тем глубже он увязает».

Ему не раз приходилось задумываться над странным противоречием: после первого норвежского концерта в Кристиании, где музыка Грига имела такой успех, было бы естественно, чтобы издатель пожелал выпустить его сочинения, а публика — покупать их. Издатель мог бы, во всяком случае, напечатать то, что более всего понравилось публике: сонату для скрипки и фортепиано. Но именно сонату он категорически отверг под тем предлогом, что ее никто не купит.

— Но позвольте! Ведь ее уже знают! С ней познакомились!

— Тем более! Зачем же покупать? Какую-нибудь мелочь, так и быть, возьму! Вы там играли вальсик, — издатель напел мотив, — это можно. Ну, еще что-нибудь. Но не больше.

Так вышла первая тетрадь фортепианных миниатюр с «Ариэттой», «Альбомным листком» и норвежским вальсом. Но через три месяца издатель сказал Григу:

— Вот видите, дружище, я был прав. Ваши ноты всё еще лежат в магазине. Продавец доложил мне — куплены лишь два экземпляра. Но вам незачем огорчаться! У вас есть служба, вы дирижер оркестра. В ваши годы это, знаете ли, большая удача!

Больше, разумеется, Григ не предлагал ему свои сочинения.

Он мог бы послать сонату знаменитому Ференцу Листу — но почти без надежды получить ответ. Он не был знаком с Листом, но знал, что «короля пианистов» осаждают со всех сторон авторы, и все пишут ему письма, и все ждут помощи. Кто-то при Эдварде передал слова Листа, что если бы он захотел ответить всем своим корреспондентам, уже пославшим письма, то ему пришлось бы превратиться в во́рона и прожить воронов век — триста лет.

Симфонический оркестр организовался в Кристиании недавно и был составлен из музыкантов, игравших в ресторанах и кафе. Это были хорошие музыканты, но с ними трудно было наладить работу — из-за директора филармонии.

Есть люди, которые не любят музыку и отворачиваются от нее. Никто не вправе обвинять их за это: они никому не мешают. Но есть и другие, также равнодушные к музыке, но по каким-то непонятным причинам стоящие во главе музыкальных организаций. Эти люди очень опасны, потому что имеют власть, от них зависит музыкальная жизнь целого города. Именно таким и был директор филармонии в Кристиании. Так как в юности он полгода брал уроки игры на скрипке (оставившие у него самые неприятные воспоминания), то и счел для себя возможным принять пост директора филармонии, предложенный ему одним из членов стортинга.

Симфонический оркестр не внушил уважения директору, да он и не собирался опираться на оркестр в своем деле. Гастроли иностранцев — вот к чему следовало стремиться! Пусть гастролеры не очень известные, но непременно из-за границы, чтобы на афишах в скобках можно было прочитать: «Германия» или «Италия», а еще лучше: «Париж»! Что же касается своих, то с ними не стоит возиться! У директора было такое впечатление, что музыкантов везде много и что они стоят у его дверей и только ждут, когда он прогонит кого-нибудь из их собратьев, чтобы можно было занять освободившееся место.

Что говорить, музыканты не держали себя с подобающим достоинством! То были либо совсем старые артисты, некогда даже известные, но давно пережившие свою славу, либо совсем юные, родители которых не были достаточно богаты, чтобы послать их куда-нибудь в консерваторию. Играть в постоянном симфоническом оркестре музыкантам нравилось больше, чем в ресторанах и кафе. Но так как, по убеждению директора, публика ходит в концерты только ради гастролеров, а оркестровые номера почти не слушает, то он и не обращал внимания на оркестр. Не мудрено, что музыканты почувствовали себя в филармонии пасынками и пали духом.

В филармонии полагалось иметь и хор, и директор примирился с этим. Но хористам почти не приходилось выступать. Кое-кто мечтал о Девятой симфонии Бетховена. Об этом «хозяин» и слышать не хотел.

— Мало ли есть замечательных произведений, — говорил он, — но это не значит, что их следует исполнять в концертах, где бывают самые различные люди. Не надо отпугивать публику.

Директор был о публике весьма невысокого мнения; он даже опасался заполнять отделение концерта одной симфонической музыкой, особенно одним большим произведением. Пусть в нем четыре части, но ведь название-то одно! Вот если бы у каждой части было свое подходящее название, чтобы можно было исполнять эти части в отдельности, в разных концертах! Эта мысль гвоздем засела в голове директора, и, размышляя об этом, он пришел к другой мысли, которая вначале смутила его самого, но постепенно стала приобретать довольно ясную и приемлемую форму. Что, если вообще отказаться от академического, пугающего слова «симфония»? Ведь большинство слушателей не