Блюз черной вдовы - Сергей Ковалев

— Что это с ним?

— Не обращай внимания, — ответил я Алексу. — Наверное, устал. У нас был напряженный день.

— Да уж знаю! Оттягивались в "Лемурии"! Мне бы такой "напряженный день"!

— С удовольствием бы поменялся, если бы знал. Кстати, тебе привет от Агаты.

— Она там была? — Алекс явственно переменился в лице. — Ну… я все равно не смог бы поехать. Я, наконец, раздобыл одну мощную штуку.

— Ты уверен, что все еще хочешь отомстить? — на всякий случай спросил я.

— Без вариантов! — с апломбом отрезал Алекс. — Я должен довести это дело до конца!

— До своего? — уточнил я. — Ты же почти не спишь, носишься по городу как заведенный… Ивор все равно убьет эту тварь рано или поздно, и без твоей помощи.

— Ну, не так уж сильно я устаю, — отмахнулся Алекс. — Мы, инкубы, выносливые. Иначе не пользовались бы такой популярностью.

— Как хочешь, — зевнул я. — А мы с Рысью люди обыкновенные, совсем даже не выносливые, так что отправляемся спать. Ты идешь, Рыся?

Девушка кивнула и стала переобуваться в сапожки.

Алекс хищно осклабился:

— Завидую…

— Господи, у тебя одно на уме! — вздохнул я. — Мы пошли спать! В разные места, Алекс, в разные!

— Ну и дурак, — развел руками Алекс.

Я напоследок погрозил напарнику кулаком, и мы с Рысью покинули особняк Амания.

— Не обижайся на Алекса, он ничего такого не имел в виду, — буркнул я.

— По-моему, он имел в виду именно то, что сказал! — рассмеялась Рысь и взяла меня под руку. — Да ты не парься! На что тут обижаться?

— Ну… не знаю. Некоторых девушек такие намеки смутили бы.

— Вик, тебе уже говорили, что ты ужасно старомоден? — хмыкнула Рысь. — Ты давно встречал таких девушек? Наверное, когда в школе учился?

Я не нашелся что возразить. Да и как-то особо не хотелось спорить. Рысь шла рядом, касаясь меня то плечом, то бедром…

— Тебе не покажется смешным, если я предложу проводить тебя до базы? Все-таки, места там глухие…

— Я не хочу пока возвращаться на базу…

— Понимаю, — мне удалось произнести это спокойно. — Значит, все-таки решилась?

— Да. Не могу больше так. Отбой снова забегал, пока вас с магом не было. Мы поговорили-то всего минут пять, но он за это время успел мне нахамить, и ускакал, даже не поняв этого. У меня словно какой-то выключатель внутри повернулся — все, хватит!

— Жаль, — соврал я. — У тебя есть куда пойти? Если нет, поживи пока у нас в конторе. Все равно кто-то один все время на дежурстве. Обещаю не приставать, хотя за Алекса не поручусь.

Рысь криво усмехнулась.

— А сам не боишься?

— Чего?

— За репутацию. Я же объясняла…

— Да мне плевать, — пожал я плечами. — Не знаю, кто там установил эти правила, но я по ним не играю. Поехали.

Рысь на мгновение прижалась ко мне сильнее.

Как-то само собой получилось, что к конторе мы шли окольным путем, не спеша, держась за руки, словно школьники. Да и разговор почему-то зашел о детстве. Мне никогда раньше не приходило в голову каково это — быть ребенком-оборотнем. Оно и понятно: долгое время единственным оборотнем, которого я хорошо знал, был Отбой. А при взгляде на него мысль, что и он когда-то был ребенком, возникает в последнюю очередь.

— Да по-всякому было, — хмыкнула Рысь в ответ на мой вопрос. — Чаще всего хорошо. Наверное, только у очень-очень несчастных людей воспоминания о детстве плохие. И, потом, я ведь не перевертывалась при обычных людях. Даже лучшая подруга ничего не знала. Мне родители с детства внушили, что это очень плохо, вроде уродства и что если посторонние узнают, то со мной никто дружить не будет. Поэтому я перевертывалась, только когда уверена была, что никого рядом нет. Запреты запретами, а зверь внутри требует, что бы его хоть изредка выпускали на свободу. Я по лесу побегаю, когти поточу о деревья и домой человеком возвращаюсь. Один раз, правда, чуть не попалась. Людей обычно издалека слышно, я всегда успевала спрятаться. А тут не знаю даже, как эта бабка сумела так близко подойти. Я прямо на нее выскочила. Ух, как она заорала! И корзинкой с грибами в меня как запустит! Я от неожиданности на дерево, а бабка бегом — в деревню. Она вредная была, весь наш поселок от нее стоном стонал. Я взяла и корзину ту к ней на крыльцо принесла. И сама на скамейке сижу. Бабка вышла, корзину увидала, и меня спрашивает — мол, ты принесла? А я спокойно так отвечаю: нет, кошка большая приходила, принесла корзину и снова в лес ушла. Так соседка остаток лета в лес ни ногой… Мне от отца, правда, досталось! Чуть мне уши не оторвал! С тех пор у меня правое ухо больше левого…

Я уставился на ее уши и по смеющимся глазам понял, что меня разыграли.

Рысь неожиданно остановилась. Я по инерции сделал еще шаг, остановился, повернулся и оказался к ней лицом к лицу. Рысь встала на цыпочки, обняла меня и поцеловала.

Мы застыли так — самозабвенно и отрешенно. Черт… это был больше чем поцелуй. У меня закружилась голова, и мысли смыло, как прибой смывает надписи на песке. Нас основательно шатнуло, и я понял, что мы сейчас упадем. И мы упали в сугроб, продолжая целоваться, и хохоча в паузах между поцелуями. Рысь уселась мне на живот и попыталась закопать в снег.

И замерла, прислушиваясь.

Откуда-то из переулков донесся вой. Густой, полный ненависти и охотничьего азарта, он пронзил воздух и тот словно стал еще холоднее.

Остров Крит. 1156 год до н. э.

Рабыня поставила кувшин с водой у ложа и, пятясь, исчезла в арке коридора. Если бы Пигмалион мог сейчас видеть ее, то его, возможно, удивило бы выражение лица рабыни.

"Он не безумец, — размышляло существо. — На самом деле он понимает, что рядом с ним всего лишь скульптура. Все его поведение — игра. Искусная, но всего лишь игра. Он даже сам почти верит. Но все-таки — почти".

Существо поняло, что впервые с тех пор, как осознало себя, испытывает жалость. Этот человек пытался изменить мир. Пусть не весь, пусть только в том, что касалось только его самого. Но он пытался стать богом.

Существу было ясно, что человек обречен. Да, он был на верном пути, но у него не было той непоколебимой веры в свое всемогущество, которое существо наблюдало у богов. Он играл, а боги — жили.

И взяться такой вере было неоткуда. Весь жизненный опыт Пигмалиона противоречил такой вере. Существо хотело уйти… и не могло. Оно осознало, что завидует статуе. Это было нелепо, но именно так — завидовало. Существо никто никогда не любил. Да, когда оно занимало тело какого-либо человека, ему доставались и направленные на этого человека чувства других людей. Но существо всегда четко осознавало, что эти чувства предназначены не ему. Оно оставалось сторонним наблюдателем, словно зритель в театре.