Ледяной клад - Сергей Сартаков

- Силен! Не надо третьих, две - вполне. Валяй теперь на собственный рыск, в свою голову. Гони мильен за сто тыщ!

Цагеридзе перестал смеяться, как-то враз посуровел, сверкнул острым взглядом, словно рубя им бухгалтера.

- Я не понимаю вашего цинизма... - начал он.

- Чего? - тоже теряя свою разудалую беспечность, переспросил Василий Петрович.

- Не понимаю цинизма, - повторил Цагеридзе, - всех откровенных гадостей, которые вы так развязно выговариваете о самых святых вещах. Да, я пойду на риск, не поберегу, как вы, свою шкуру. Николай Цагеридзе позором сочтет для себя отступить именно теперь, когда он абсолютно уверен, что лес будет спасен. И не той ценой, какую вы предлагали раньше, а теперь еще и повысили. Миллион за сто тысяч я не заплачу. Если я сделаю это, - закричал он, снова впадая в крайнее раздражение, - если я сделаю это, я застрелюсь! Но прежде отдам вас под суд за то, что вы позволили беспочвенному фантазеру истратить такие деньги!

- А! - изумленно сказал Василий Петрович и подергал концы шерстяного шарфа, затягивая туже его колесо вокруг шеи. - Забрало! Шуток не понимаешь, начальник.

- Вас я хорошо понял!

- Ну, попыли, - хладнокровно сказал Василий Петрович. - Мне это глаз не застит. Порядок дальше, имей, бывает такой. Факте второй резолюции сообщаю вышестоящей организации, тоже - Министерству финансов. Действий не останавливаю. Приказ выполняю. А там - как скажут сверху. Насчет суда. Тебе меня не судить. А я свидетелем буду. Имей еще - вода в Громотухе, как ключевая, на слабом морозе не стынет. Зато со снегом зерна мало дает. Растворяет. Все это к тому: соблюдай осторожность. Рыск - рыскуй. А не руби уросного коня плетью. Из оглобель выпрыгнет. Четыре рыска подряд не каждому удаются.

Он пошел, у двери на минутку остановился, теперь уже растягивая на шее свой шарф.

- Постановление показать? Насчет второй резолюции. Порядок и последствия?

- Не надо.

- Дело хозяйское. Потом не пеняй...

14

Оставшись один и несколько успокоившись, Цагеридзе снова углубился в свои расчеты распределения рабочей силы. Там дальше будет видно, сама живая практика покажет, а сейчас, сегодня, наибольшее количество рабочих, конечно, следует послать на Громотуху - готовить запруду. В ней, и только в ней, успех всего дела. Тоненько-тоненько, слабым напоминанием вдруг отозвались слова Василия Петровича: "Имей еще - вода в Громотухе, как ключевая, на слабом морозе не стынет". Что это, как понимать: доброжелательное предостережение негодяя или ядовитое словцо друга, намек, что именно здесь, в этом неучтенном обстоятельстве, и ожидает Цагеридзе погибель? То самое, когда миллионом расплачиваются за сто тысяч...

А, черт побери-то! Но ведь Громотуха сейчас, как и Читаут, тоже скована льдом. Эта речка совсем не то, что называют в народе "талыми ключами". Какие такие особые свойства могут таиться в ее воде? Чепуха!

Не надо думать об этом, не следует всякой ерундой забивать себе голову. Действуй, начальник! Действуй, Николай Цагеридзе.

Надо сейчас же назначить старших по участкам работ.

Первый и самый главный участок - запруда на Громотухе. Конечно, ее должен строить Шишкин Семен Ильич. Прораб. Человек с опытом. Можно в помощь ему поставить еще кого-нибудь из лоцманов. Будет хорошо.

Второй участок - снежная дамба, которая со временем должна превратиться в ледяную. Лучше лоцмана Герасимова сюда никого не найти. Все, что будет делаться на самой реке, это только герасимовское.

Третий участок - заготовка хвороста для дамбы, леса для запруды. Сюда старшим придется поставить Ивана Романыча Доровских. Очень близко в работе с Герасимовым сводить их не следует - пойдут бесконечные споры. А начинать все дело нужно как можно дружнее, с полнейшей верой в успех, с твердой убежденностью каждого рабочего в том, что все рассчитано без малейшей ошибки.

Цагеридзе усмехнулся: "А что? Так и есть. Все рассчитано точно! Неужели ты и сам себе, Нико, не очень-то веришь?" На минуту прикрыл глаза, и ему представилось широкое ледяное поле, по которому движутся черные фигурки людей, строящих оборону, а врага зримого еще нет, и никакая разведка пока не может определить его действительных сил. Ничего! Зато мы свои силы знаем!

- Лидочка! - крикнул Цагеридзе. И когда она вошла, сказал: - Я должен еще раз поблагодарить вас за вчерашние заботы. Прошу прощения, что не сделал этого прежде всяких других дел. Но я вспоминаю другую Лиду, нашу медсестру из военного госпиталя, и надеюсь, что и все Лиды такие же милые, - вы простите меня. А теперь я вас очень прошу поскорее разыскать и пригласить ко мне в кабинет Шишкина, Герасимова и Доровских.

- Хорошо, - сказала Лида. И было что-то печальное в этом коротком слове, как бы упрек Цагеридзе: почему он так быстро закончил с нею разговор.

Наполненный другими тревогами, Цагеридзе проводил девушку невидящим взглядом. Но когда дверь захлопнулась, в его ушах грустный голос Лиды вдруг зазвучал свежо и живо, будто она по-прежнему стояла у стола. Почему-то сразу в зрительной памяти возникла Баженова.

"Вы отчего такая печальная?" - спросил он утром, собираясь в контору. Баженова ответила медленно и неохотно: "Да все думаю... Думаю... Как вы вчера отозвались о женщинах жестоко..." Он шуточно взмолился: "Жестоко? А я так люблю женщин! Что я должен сделать с собой? Как переменить себя, чтобы и меня любили женщины?" Баженова не поддержала шутливый тон разговора. "Вам... Вам... А вот что я должна сделать с собой?" - теряя обычное спокойствие, сказала она. И брови у нее сошлись, прочертив острую морщинку на лбу. "Женщина все может..." - начал было Цагеридзе, все еще храня веселую улыбку на лице. Но Баженова его оборвала. "Может!.. Может!.. - и, глядя мимо Цагеридзе в заплывшее льдом оконное стекло, деревянно прибавила: - Да, конечно, может все..." Потом она занялась своими делами, а Цагеридзе пошел в контору. Думал: что все это значит? Но объяснений словам Баженовой не нашел.

Лида постаралась. Менее чем через полчаса Шишкин, Герасимов и Доровских были уже в кабинете и знакомились с наметками, сделанными Цагеридзе.

Никто из них не заспорил с начальником, только Шишкин свирепо вцепился пальцами в небритый подбородок.

- Дадут мне жизни бабы, когда опять всех рабочих подчистую сниму с жилищного строительства.

- Считайте - временно.

- Так считать-то все можно, - с прежней свирепостью сказал Шишкин. Можно считать, что и дома построены, что даже и люди в них поселились. А вот народу, бабам все это как внушить?

Цагеридзе немо развел руками. Да, говорить и волноваться, когда погаснут снова на стройплощадках костры и невыкопанные на полную глубину ямки заплывут грязным ледком, говорить и волноваться люди обязательно будут. Прав Шишкин: особенно женщины. Им ведь всего труднее достается в тесном жилье. Но другого выхода нет.

Вчетвером они расписали, распределили по бригадам рабочих, и Цагеридзе вызвал Лиду, продиктовал ей списки бригад.

- Эх, дайте мне хоть парочку еще кого пожилистее, - спохватился Герасимов. - Вот этих новеньких.

- Черта с два! - погрозил пальцем Шишкин. - Мне тоже нужны жилистые. Да уж ладно: бери Петухова, а Куренчанина я не отдам.

- Они же все парочкой ходят, - возразил Герасимов.

- Ничего, парочки другие составятся, - успокоил его Шишкин. И обратился к Цагеридзе: - Не лето, Николай Григорьевич: как в работе ни берегись, а воды хватишь. При морозе мокрые ноги - живая простуда. Придется подкинуть спиртишка за счет производства.

- Подкинем, - сказал Цагеридзе. - Не только спирта, но и жирного мяса. А девушкам - конфет шоколадных. Все склады в Покукуе переверну вверх дном. Конец! Через три часа начинаем работы.

Лихое веселье так и подмывало его. Хотелось обязательно самому забить на Громотухе первый колышек. Вспоминалась хорошая русская пословица: "Глазам страшно, а руки все сделают". Глаза довольно уже намозолены бумагами. Пора вступать в работу рукам!

Но выйти из конторы сразу вслед за Шишкиным, Герасимовым и Доровских ему не удалось. Все что-нибудь да мешало. То нужно было подписать целую кипу нарядов. То нужно было растолковать Лиде, где его можно будет найти в случае крайней необходимости. То поговорить с рабочим, у которого вдруг тяжело заболела жена, ее нужно отвезти в районную больницу, а на конном дворе без распоряжения начальника лошади не дают. Одно за другим, одно за другим...

Наконец все же прохлынул поток этих обычных, утренних дел. Цагеридзе посмотрел на часы: "Ай, скорей надо в столовую! И на Громотуху". Натягивая на плечи полушубок, он одновременно засовывал в обитый железом шкаф, носивший громкое название сейфа, печать, которую только что оттискивал на какой-то справке.

- Погодь, начальник, - услышал он у себя за спиной хрипловатый голос Василия Петровича. - Вот это сунь еще. Хранение.

Цагеридзе обернулся.

- Что это? Почему? - с недоумением спросил он. У бухгалтера в комнате стоял точно такой же сейф, и никогда ничего Василий Петрович не приносил начальнику "на хранение".