Новый Мир ( № 9 2013) - Новый Мир Новый Мир

«Ань, почему — Анюта? Сейчас Анютами уже никого не называют».

Смеется. Анюта должна быть смешливой.

Внизу парикмахерская. Может, Анюта — парикмахер? В мужском зале. «Височки прямые или косые?» Никогда не мог запомнить, когда какие. Сто раз показывали, и сразу забывал. Не складывается у меня как-то с ними — не нужно это мне. Ни прямые, ни косые. Какие, кстати, интересно, еще бывают?

Как он туда вскарабкался? Это ж седьмой этаж — пожарную машину вызывать надо. Буквы в полэтажа — вверх-вниз по лестнице, ступеньки на две. Почерк, если это почерк, четкий. Не спешил, вся ночь впереди. Для кого-то это вандализм, для него — крик отчаяния. Ведь понятно же, что крик в никуда, в полном смысле — безнадежье.

Может, поменять пароль? «ЛЮБЛЮ» на «ЛЮБИЛ», «ВЫХОДИ ЗА МЕНЯ» вообще стереть? Нет, плохо. Отвратительно. Пусть остается как есть.

Ну какая такая клиентура в парикмахерской — спальный район. Ходят местные, которым недалеко. Да и стригут местные. Все совсем по-соседски. И вдруг гром среди ясного неба: «АНЮТА Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ». Кто здесь чужак — он или она? Он, конечно.

«Анюта!» — «Я тута». Радостно, с готовностью. Любит простоквашу с медом. Каждый вечер, вместо ужина. Телевизор. «Смехопанорама». Дроботенко.

Как описывать — так, чтоб не жалко было отдавать? Или чтоб жалко?

«Смотри, это он на тебя все время смотрит». — «Кто?»

«Смородиновый бес» — жанр немного брутальный. И несерьезный. Он вроде должен быть таким. Что-то произойдет — веселое, но пугающее: черти, радио, Дед Мороз. Но на самом деле это жанр-расследование, и автор тоже персонаж — дознаватель.

С пожарной машиной просто так не договоришься — за деньги, я имею в виду. Увидят, запишут номер, позвонят потом — куда служебную машину гоняли? Какая, мля, стена, вы что, совсем!?. Нет, машина была его, он пожарник. Не любит, когда говорят «пожарник». Пожарник — кто поджигает; пожарный — тушит.

Любит говорить «длинная история». «О, это длинная история», — и тут же ее рассказывает.

Дознаватель не следователь. Следствие закрыто, зашло в тупик, но кому-то поручается все взвесить и рассмотреть заново. По остывшим следам.

Анюта — у нее только имя и есть.

В отпуске был, у сестры. Зашел — нет. И на следующий день.

Веди, веди ее к нему. Аккуратненько веди.

Одно дело — на пожаре, это его территория; другое — у нее в парикмахерской. «Как вас подстричь?»

Нужно ли ему быть рыболовом? Болеть в футбол? Пить после работы пиво? Важно ли это? Что вообще — важно?

Приезжает. «Как отдыхалось?» — «Ой, здорово!» И принялась рассказывать.

Пора или еще не пора?

«Антибиблиотека» — жанр каталога, поиск системы, звенья которой сложатся так или этак.

Толпа на остановке троллейбуса. Все жмутся друг к другу, каждый хочет войти первым. Она сидит в троллейбусе возле окна, смотрит на пустую остановку и ждет, когда он отправится.

Кто-то должен быть за рулем машины, пока он на лестнице.

Когда был в деревне, оказалось, что любит колоть дрова. Колол бы с утра до вечера. Но что делать в городе с этой любовью? Что вообще делать с любовью?

В детстве плавала хорошо, далеко. Сейм, Псел, Ворскла — переплывала. Потом откуда-то появился страх утонуть, потерять сознание в воде, остаться одной. Ни разу же не тонула.

Как вообще сделать так, чтобы кто-то кого-то полюбил?

Зайти в парикмахерскую, посмотреть, кто из них может быть Анютой.

Как она относится к слову «парикмахерша»? Исправляет: «Парикмахер»? Не придает этому значения?

Вся ночь впереди, но ведь все равно ходят. Кто-то — с работы; подростки гуляют. Останавливаются, смотрят, задрав голову. Громко обсуждают, смеются — если компанией. Он должен был это учитывать. Решиться.

Жанр встречи — это «Антиантибиблиотека»; почему же здесь не оно?

Какой еще должна быть Анюта? Слегка полноватой. Как ее фамилия? Мигуля.

Характеризовать ее при помощи слов «должна быть», его — «нужно». Он раскрывается в действии, через поступок, она… ей не нужно раскрываться, она данность, только представить, увидеть.

Почему краской — красной? Все продумано, значит, и цвет тоже. Для пожарного красный — цвет огня, не крови. И сигнал о помощи: спаси меня. А что для пожарного синий, зеленый, желтый? Наверно, мучился, выбирая цвет.

В парикмахерской три девушки. Все слегка полноваты. Заняты работой. Сосредоточены, никто не смеется. Анюты здесь нет? Другая смена? Работают понедельно?

«Анют, это к тебе заходили?» — «Кто? Не, это, наверное, кто-то просто».

Я те дам — просто.

Важно ли, как он ее впервые увидел? Предположим, оказался в этом районе, предположим, решил подстричься, было лишнее время. Нет, не важно. Важно другое: отчего седьмой этаж? Как-то связано с конструкцией пожарной лестницы? Седьмой — максимальный? Если выше — нужна другая машина, пооснащеннее? Удалось вывести ночью из пожарной части без подозрений только такую машину? А новая, пооснащеннее, у них под особым присмотром, и так просто ее взять нельзя? Или этаж, как и цвет, выбран неслучайно? Дом — шестнадцатиэтажка; визуально седьмой этаж — срединный: когда смотришь снизу, верхняя часть дома немного ужимается. Нижняя — увеличивается. Почему нужно было, чтобы читалось именно по центру, зачем ему эта симметрия? Или не стремился к симметрии? Думал, слишком низко — будет бить по глазам, будет навязчивой, отпугнет; слишком высоко — не заметит, не прочитает, если специально не поднимет голову?

Жанр определяет интонация; глубина вдоха, ширина шага. То, что образуется между жанром и интонацией, общее пространство, и есть дискурс — который не стиль, а курс. Не стиль, а движение сюда, к жанру. Тот, кто написал на стене «АНЮТА Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ», тоже искал интонацию, двигался к жанру. Анюта как жанр — «исторически сложившийся тип произведения» — статична, готова, готова принять в свою жизнь того… Кто стремится к ней? А он, написавший, вложивший себя в это действие, — чистый дискурс, этим и ценен. Поэтому все, что мешает движению, что делает его вектором или вообще отрезком: первая встреча, решающая встреча — не нужно. Нет, не «Антиантибиблиотека». «Антибиблиотека». «Смородиновый бес».

Работают те же девушки. Может, не понедельно? Сутки-трое? Как-то сложнее?

Как он называл для себя «АНЮТА Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ»? Надпись? Никак не называл? Потому что и так понятно? Или наоборот, все очень не понятно, и одно или два слова только не по-хорошему все разъяснят? Не боялся слов «я», «тебя», «люблю», боится их названия?

Не выводить его поступок из сферы прагматики? Оставить красные буквы как есть? Вывести? Красиво ли то, что он сделал, — красные буквы? Должна ли оценить их Анюта, как, скажем, оценивают картину, или красивый жест — в театре? Сумеет ли она это сделать — увидеть красоту там, где просто поступок, действие, крик, а так все бесхитростно и даже прямолинейно, чересчур? Или, может быть, только инженерную мысль — симметрию, размеры, цвет, хороший расчет?

Хорошо готовит. Лучше всего — «коронное блюдо». Каждый раз разное, но всегда вкусное. Темнее, гуще, острее; если спрашивают, в чем секрет, говорит — в помидорах. Свежие помидоры, не томатная паста.

Почему без знаков препинания, разве это телеграмма? «Люблю тчк выходи за меня вскл». «Хорошо тчк». Или: «Подумаю мнгтч». Ему часто доводилось посылать телеграммы? Редко, почти никогда, и поэтому телеграмма для него — это то, к чему прибегают в исключительных случаях? Кафка писал телеграфным стилем. В телеграмме за каждое слово нужно платить, каждое слово сколько-то стоит. И все слова выверены, продуманы несколько раз и подсчитаны. Те, без которых можно обойтись, отброшены, а оставшиеся — больше, чем слова, — сгусток информации, символы.  В телеграмме платят за количество слов, за их скорость. Телеграмма должна быть доставлена как можно быстрее. Срочная телеграмма, «молния».  И — чтобы быстрый ответ. «Да вскл».