Немилосердная - Кэрригер Гейл

И уверенность Алексии в своей правоте — надо признать, изрядно отдававшая ханжеством — после слов Чаннинга рассыпалась в прах. За манипуляциями Лайалла явно стояло нечто большее, чем она предполагала прежде.

— Сэнди? Кто это?

Губы профессора чуть изогнулись в намеке на улыбку. Затем он сунул руку в жилетный карман — похоже, там всегда оказывалось именно то, что ему нужно, — и вытащил малюсенькую записную книжку в очень простой синей кожаной обложке. В верхнем левом углу стояло: «1848–1850». Книжечка казалась до боли знакомой. Профессор плавной бесшумной походкой пересек комнату и протянул ее Алексии.

— Остальные, начиная с сорок пятого года, тоже у меня. Ваш отец не просто так оставил их мне. И я их хранил подальше от вас не по своему произволу.

Алексия не знала, что и сказать. Молчание затягивалось, и она наконец спросила:

— Это дневники, которые он вел после того, как ушел от моей матери?

— Да, и после вашего рождения, — лицо беты стало абсолютно бесстрастным. — Но этот дневник — самый последний. Мне нравится носить его с собой. Как напоминание, — тень улыбки скользнула по каменному лицу — такие порой видишь на похоронах. — Ему не довелось заполнить этот блокнот до конца.

Алексия раскрыла и принялась перелистывать дневник, скользя взглядом по нацарапанному на страницах тексту. Записи обрывались, не доходя и до середины блокнота. Строчки, повествующие о романе, изменившем жизнь тех, кто оказался в него вовлечен, настойчиво привлекали ее внимание. Истинный масштаб бедствия становился ясен лишь по мере прочтения; ощущения были такими, будто в Алексию с размаху запустили увесистый рождественский окорок.

«Зима 1848 года — он некоторое время прихрамывал, но не сказал почему», — сообщала одна запись. В другой, от следующей весны, было вот что: «Говорили о завтрашнем посещении театра. Я не сомневался, что его туда не пустят. Но мы всё же притворялись, будто он пойдет со мной и мы станем вместе смеяться над глупостью высшего света».

Хотя отец старательно контролировал почерк, Алексия чувствовала за написанными словами его напряжение и страх. Она продолжала чтение, и от жестокой искренности некоторых последующих заметок внутренности будто завязывались в узел.

«Теперь у него на лице такие темные синяки, что я даже сомневаюсь, заживут ли они, несмотря на все его сверхъестественные способности».

Алексия подняла глаза на Лайалла, пытаясь осознать все скрытые смыслы. Пытаясь разглядеть синяки, которые сошли почти двадцать пять лет назад. При всей невозмутимости лица беты вполне можно было предположить, что они всё еще там — хорошо спрятанные, но никуда не девшиеся.

— Прочитайте последнюю запись, — мягко предложил профессор. — Давайте.

«23 июня 1850 года

Нынче полнолуние. Он не придет. Все его сегодняшние раны появятся из-за внутренних причин. Бывало, он проводил такие ночи со мной. Но теперь все остальные в безопасности, лишь когда он с ними. Он одним только терпением не дает своему миру рухнуть. Он просил меня подождать. Но я не обладаю терпением бессмертного и готов сделать что угодно, лишь бы прекратить его страдания. Вообще что угодно. В конце концов, все сводится к одному — я охочусь. Охота — моя самая сильная сторона. Охотиться я умею лучше, чем любить».

Алексия закрыла дневник. По щекам у нее текли слезы.

— Он пишет о вас. Вы — тот, с кем жестоко обращались.

Профессор Лайалл ничего не ответил. Да этого и не требовалось. Алексия ведь не задавала вопросов. Она отвела взгляд, неожиданно заинтригованная ближайшей парчовой портьерой.

— Предыдущий альфа и вправду был совершенно безумен.

Чаннинг широкими шагами подошел к профессору Лайаллу и положил руку ему на плечо. Вот и все сочувствие, но и этого казалось достаточно.

— Рэндольф даже не рассказал Сэнди худшего, — проговорил он.

Профессор Лайалл тихо отозвался:

— Альфа был слишком стар. Когда они стареют, у них мутится в голове.

— Да, но он…

Лайалл вскинул взгляд.

— Незачем, Чаннинг. Леди Маккон все же дама, вспомни о манерах.

Алексия крутила в руках тонкую записную книжку с описанием последних дней жизни отца.

— А что с ним случилось в конце концов?

— Он напал на нашего альфу, — профессор Лайалл снял очки, будто чтобы протереть, но, кажется, забыл это сделать. Они остались в его руке, поблескивая в газовом освещении.

Чаннинг, похоже, счел, что объяснения нужно продолжить.

— Ваш отец был хорошим бойцом, очень хорошим. Тамплиеры готовили его к одной и только одной цели — выслеживать и убивать сверхъестественных. Но даже он не смог справиться с альфой. Пусть лорд Вулси стал безумным садистом и негодяем, он тем не менее оставался альфой с целой стаей за спиной.

Профессор Лайалл положил очки на столик и потер ладонью лоб.

— Конечно, я просил его остановиться. Такая бессмыслица! Но он всегда очень избирательно ко мне прислушивался. В нем самом было слишком много от альфы.

Алексия впервые подумала, что в манерах профессора Лайалла и лорда Акелдамы есть нечто общее. Оба они отлично умели скрывать свои чувства. До известной степени такого можно ожидать от вампиров, но чтобы оборотни… Отстраненность Лайалла была практически безупречной. Потом леди Маккон задумалась, не сродни ли эта его тихая сдержанность сдержанности забравшегося в горячую воду ребенка, опасающегося, что от малейшего шевеления обжигающее ощущение боли усилится.

Профессор Лайалл сказал:

— Смерть вашего отца открыла мне одну истину — с нашим альфой необходимо что-то делать. И если для этого придется погубить другую стаю, значит, так тому и быть. В ту пору лишь двое волков в Англии могли убить лорда Вулси: деван и…

Алексия договорила за него:

— И Коналл Маккон, лорд Кингэйра. Выходит, вы не просто пытались сменить вожака стаи, это была самозащита.

Уголок рта Лайалла дернулся кверху.

— Это была месть. Никогда не забывайте, миледи, что я оборотень. На составление плана ушло почти четыре года. Признаю, это скорее в вампирском стиле, но у меня все получилось.

— Вы любили моего отца, не так ли, профессор?

— Он был не слишком хорошим человеком.

Возникла пауза. Алексия листала маленький блокнот, края страниц которого стали потрепанными из-за бесконечного перечитывания.

Профессор Лайалл тихонько вздохнул.

— Вы знаете, сколько мне лет, миледи? — Алексия мотнула головой. — Достаточно много, чтобы соображать, что к чему. Если бессмертные влюбляются, из этого никогда не получается ничего хорошего. Смертные в конце концов так или иначе умирают, а мы снова остаемся одни. Почему, по-вашему, так важна стая? Или рой, раз уж на то пошло. Общество себе подобных не только обеспечивает безопасность, но и помогает остаться в здравом рассудке и избежать одиночества. Мы не доверяем одиночкам и отщепенцам не только в силу обычаев, такое отношение базируется на фактах.

В голове Алексии гудело от этих откровений, но она наконец смогла вычленить из них один вывод:

— Батюшки-светы! Флут. Он знал.

— Кое-что — да. В то время он был камердинером Сэнди.

— Это вы заставили его молчать?

Профессор Лайалл покачал головой.

— Ваш дворецкий никогда не был обязан подчиняться моим приказам.

Алексия снова посмотрела на блокнотик, погладила обложку и вернула его Лайаллу.

— Вы когда-нибудь разрешите мне прочесть все записи?

Бета сощурился и поморщился, будто мог вот-вот заплакать, а потом сглотнул, кивнул и убрал дневник в жилетный карман.

Алексия глубоко вздохнула.

— Итак, вернемся к нынешнему кризису. Полагаю, на этот раз ни один из вас не планирует убить королеву Викторию даже понарошку?

Ответом ей стало почти одновременное покачивание двух голов.

— Значит, вы хотите сказать, что я все время шла по ложному следу?

Оборотни переглянулись: ни одному не хотелось навлечь на себя ее гнев. Алексия вздохнула и извлекла из ридикюля кипу бумаг, которые передала ей мадам Лефу.