БРАЗИЛИЯ, ФУТБОЛ, ТОРСИДА… - Игорь Фесуненко

Нет, они не болели! Для них клуб был местом сборищ. И только. А Ари так не мог.

Однажды натужный аристократизм, культивировавшийся в салонах «Флу», сыграл с Ари грубую шутку: его почему-то не пустили на вечеринку. Не пустили, и все тут!

Это была последняя капля. Он обиделся и сказал:

— Теперь моим клубом будет «Фламенго»!

Оно и понятно: «Фла» всегда был самым непримиримым соперником «Флуминенсе». Ари «эмигрировал» туда сначала просто со злости, сделал это по совету друга Жозе Алмейды, который и привел его в штаб-квартиру «Фла» в квартале «Фламенго» (откуда клуб и взял свое имя).

Атмосфера там понравилась Ари, и вскоре он заболел всерьез.

Тут нужно заметить, что именно в те годы в бразильский футбол пришел профессионализм. Этот еще недавно строго аристократический спорт начал испытывать с середины двадцатых годов, как уже было сказано выше, массированное вторжение «колорэд». После победы «Васко» в чемпионате Рио 1923 года негры и мулаты стали серьезной проблемой для директоратов и правлений клубов. С одной стороны, они прекрасно играли и умели забивать голы. Но, с другой, нельзя же было только по этой причине, принимать их, скажем, в «Ботафого» или «Флуминенсе», славившиеся чистотой своих рядов и блеском аристократических традиций! Просто немыслимо было делать их полноправными членами избранного общества, разрешая им участвовать в ассамблеях, посещать салоны, балы и бары клуба.

Нет, это было, разумеется, невозможно! Полный абсурд!..

В конце концов в начале тридцатых годов выход из тупика был найден на основе разумного компромисса. То есть, с «колорэд», как я уже об этом расказывал в первой главе, начали заключать трудовые контракты. Как с «обслуживающим персоналом». Это было остроумное и простое решение казавшейся неразрешимой проблемы: негры и мулаты, которых нельзя было пускать в клуб в качестве его полноправных членов, переходили в разряд наемных работников.

Впрочем, все это казалось простым и понятным лишь на первый взгляд. Однако кое-кто, в частности именно «Флуминенсе», дольше других сопротивлялся новым веяниям. А вот «Фла» как раз довольно быстро перестроился и открыл свои двери для «колорэд».

Сказанное, впрочем, отнюдь не означает, что Ари Баррозо был каким-то там демократом или борцом за гражданские права. Нет, ему просто импонировала атмосфера открытости и демократизма, царившая во «Фламенго» и способствовавшая тому, что вскоре этот клуб стал самым популярным, самым любимым торсидой.

Да, здесь действительно БОЛЕЛИ!

Здесь вечером после проигрыша «Фла» никому и в голову не пришло бы забренчать на рояле или поставить на диск граммофона пластинку с веселым матчишем!

Здесь страдали вместе с игроками, здесь ликовали и рыдали все заодно: белые и «колорэд», чиновники и массажисты, ветераны и новички, мастера футбола и прачки, стиравшие обмундирование игроков.

Между прочим, такая атмосфера сохранилась в клубе до сих пор. На отмечавшемся в 1995 году столетии «Фламенго», свидетелем которого мне довелось быть, именно этот всеобщий демократизм, способность к сопереживанию, радостная и самозабвенная сопричастность ко всем делам, заботам, успехам и неудачам клуба, была вновь подтверждена как его постоянный и неизменный «фирменный знак». И звучала, как клятва, строфа из гимна клуба:

«Однажды «Фламенго», навсегда «Фламенго»,

«Фламенго» — до самой смерти!»

Впрочем, вернемся в прошлое…

К середине тридцатых годов у Ари уже накопился довольно богатый опыт, как мы бы сказали сейчас, «живого эфира»: несколько лет он вел на радио «Крузейро ду Сул» всевозможные музыкальные программы, в том числе шоу с новичками, приходившими в студию в надежде выиграть кофеварку или электроутюг в импровизированных музыкальных конкурсах. Эти программы требовали от ведущего остроумия, умения импровизировать, непринужденно и весело общаться с гостями студии и с радиослушателями.

Ари чувствовал себя в этих программах, как рыба в воде. И поэтому никто на радиостанции не удивился, когда постоянный спортивный репортер Афонсо Скола, заболевший накануне очередного «Фла-Флу» 1935 года, предложил отправить на стадион вместо себя именно Ари.

Тут нужно напомнить, что к тому времени футбольному репортажу в Бразилии едва-едва исполнилось четыре года: первые трансляции со стадионов начал, как я уже упоминал, Николау Тума в 1931 году в Сан-Пауло. А в Рио пионкером был Амадор Буэно на «Радиоклубе Бразил». Я уже упоминал о том, что труд первых энтузиастов футбольного репортажа никак нельзя было назвать легким. Тогда еще не существовало никаких кабин, охраняемых от вторжения любопытствующих болельщиков. Не было «четырехпроводок», которые сегодня делают связь репортера со студией легкой и безмятежной. Амадор Буэно, Афонсо Скола, Николау Тума и вот теперь, после удачной премьеры на «Фла-Флу», Ари Баррозо работали прямо на трибуне, среди болельщиков, сначала — с телефоном, а позднее — с большим микрофоном в руках, который соединялся со стадионной аппаратной толстенным кабелем. Причем в отсутствие обратной связи со своей радиостанцией этот затерянный где-то на переполненной трибуне одинокий маленький человек, окруженный плотной стеной страдающей, рыдающей или ликуюшей торсиды, подчас даже не ведал, принимается ли в студии его репортаж, слышат ли радиослушатели его взволнованный монолог…

Случалось, что рев трибун заглушал в микрофоне голос Ари. Иногда он, оглушенный ревом, не мог даже толком сообщить о забитом голе. И тогда его осенила любопытная идея — сопровождать каждое взятие ворот каким-то характерным звуком в эфире. Он провел массу экспериментов: притаскивал с собой на трибуны стадионов и пробовал гонг, колокол, рев трубы, звонок.

Ничто его не устраивало до тех пор, пока он не наткнулся на решение, оказавшееся гениальным в своей простоте: губная гармошка!…Он вешал ее на шею, и когда в чьи либо ворота влетал мяч, и судья показывал на центр, в то же мгновение Ари хватал этот нехитрый инструмент и, приложившись к нему горячими, пересохшими от скороговорки губами, посылал в эфир пронзительную руладу, фиксировавшую «Го-о-о-о-о-о-ол!».

Те репортажи и по настроению, по характеру своему очень сильно отличались от нынешних. Сегодня главной заповедью рассказывающего о матче репортера является объективность. За тем исключением, когда речь идет о поединке бразильской клубной или сборной команд с иностранцами. Тут еще слушатели и коллеги могут простить «боление» за своих. Поскольку за них, за «своих» болеет вся страна, и страдания или ликование репортера вполне гармонируют с состоянием торсиды. Правда, и в этом случае репортер должен быть объективным, а когда «наши» играют плохо, он обязан это признать и уметь нещадно изобличать своих в отсутствии мастерства, в трусости или иных причинах проигрыша.

Ну, а если транслируется матч двух бразильских команд, тут уж никакое предпочтительное отношение к какому-либо из соперников прощено не будет. Тут требуется максимальная объективность!

В те годы, когда начинал Ари, этот неписанный «кодекс чести» еще не сложился. И каждый ведущий репортажи журналист не скрывал своих симпатий и антипатий. Поэтому любой футбольный репортаж превращался во вдохновенный панегирик той команде, за которую болел труженик эфира. Думаю, что это было забавное зрелище. (Если, конечно, допустимо употребить термин «зрелище», говоря о радиорепортаже).

Ари, Каглиано, Афонсо, Жеральдо и другие их коллеги буквально заводили слушателей, заражали их своими неистовыми хвалами в адрес «нашей команды» и не менее горячими проклятиями, адресованными соперникам. Ни о какой объективности тут не могло идти и речи. Да она и не требовалась. Слушатель с восторгом погружался в этот водоворот яростных «черно-белых» эмоций. В шквал восторгов и ругательств, любви и ненависти.

В самом конце 1936 — начале 1937 года сборная Бразилии отправилась в Буэнос-Айрес на очередной южноамериканский чемпионат. Ари поехал с командой, чтобы вести репортажи. В финальном матче с хозяевами поля, проигранном 1 февраля 1937 года на стадионе Сан-Лоренсо де Алмагро в дополнительной получасовке 0:2, при благосклонном нейтралитете местной полиции аргентинские инчас в самом конце матча устроили побоище: многие бразильские игроки были избиты. Крепко попало и Ари, который позволил себе крикнуть в эфир о «дикости этих туземцев».

Ничего не поделаешь: чтобы быть патриотом, приходится и страдать…

Эта эмоциональность, помноженная на избыточный патриотизм, особенно ярко проявилась в репортажах Каглиано Нето с чемпионата мира 1938 года, проходившего во Франции. То были первые в истории репортажи, пришедшие в Бразилию с другого континента: из-за океана. Да еще с чемпионата мира!