Людовик и Елизавета - Евгений Маурин

Карьера Ваньки Каина началась в Москве, где он служил у богатого купца Филатьева. Ванька в один прекрасный день обокрал хозяина; но по несчастной случайности попался в руки полиции, которая представила его с торжеством к хозяину.

С Ванькой было поступлено по всей силе патриархальных обычаев. Кого он обокрал? Хозяина? Ну, так хозяину с ним и ведаться! И вот Филатьев посадил его на одну цепь с медведем. Правда, косматого товарища Ваньки кормили доотвала, и он Ваньки не трогал, но зато он не давал ему притронуться ни к пище, ни к питью, начиная грозно и многозначительно рычать каждый раз, когда Ванька протягивал руку за едой.

Ванька просидел на цепи три дня. Если он не умер от голода и жажды, то только благодаря преданности влюбленной в него молоденькой служанки: она не только украдкой кормила узника, но и шепнула ему такой секрет, от которого Ванька моментально расцвел, как маков цвет.

Находя, что три дня сиденья рядом с медведем — достаточное моральное наказание, Филатьев решил приступить к физическому. Ваньку отковали и повели в людскую драть плетьми.

Полюбоваться экзекуцией пришли соседи и вот тут-то Ванька принялся орать во все горло: "Слово и дело!" Набежала полиция, Ваньку допросили, и он показал, что его хозяин убил полицейского, а труп держит в подвале. Действительно, труп нашли, Филатьева арестовали, судили и казнили, а Ванька попал в честь. О нем было донесено в Петербург, и он официально перешел в кадры сыскных людей.

Ванька понял выгоду своего нового положения. Нет преступления? Ну, что же, его надо выдумать! И вот Ванька Каин начал подводить под кнут ни в чем неповинных людей, заслуживая благодарность и признательность высших властей. Дошло дело до того, что указом сената Ваньке Каину предоставлялась бесконтрольная власть над низшими полицейскими агентами.

Незадолго до того момента, когда мы встретили Ваньку в воровской харчевне, он под предлогом выслеживания какого-то мифического заговора перебрался в Петербург. На самом деле он явился преследовать молодую купеческую вдову Алену Трифонову, которая скрылась от его матримониальных приставаний в северную столицу. Здесь Ванька выследил Алену, обвинил ее в отравлении мужа, и Алене предстояли пытки, дыба и плети. Но Ванька знал, насколько Алена изнежена, знал, что достаточно нескольких плетей, чтобы заставить ее согласиться на брак, а калечить ее пышное тело не входило в его расчеты. Поэтому ему надобно было войти в соглашение с соответствующими власть имущими юдьми, и он обратился прямо к Семену Никаноровичу Ривому, тому самому старичку, который приходил когда-то Столбину, а теперь сидел с Каином в харчевне, том, добился ли он согласия богатой вдовы, читатели узнают из дальнейшего. Скажем только про конец Ваньки-карьеры. Он избрал своей специальностью поджоги с целью грабежа. В 1749 году он наконец попался, так как его наглость дошла до геркулесовских столбов. Его судили, причем процесс затянулся до 1755 года. На суде из показаний массы свидетелей выяснилась такая бездна грабежей, насилий, поджогов и убийств, что даже у привычных судей волосы становились дыбом. Но "принимая во внимание его прежние заслуги", императрица Елизавета Петровна соизволила помиловать Ваньку Каина…

Его собеседник и собутыльник Семен Кривой был того же поля ягодой, только иной — более рафинированной и тонкой марки. Ванька попался, а Кривой умер в богатстве и почете уважаемым церковным старостой.

Мы уже не раз называли его «старичком», хотя на самом деле он был вовсе не стар. В 1730 году он служил подканцеляристом сыскного приказа и был любим начальством, как чиновник аккуратный, трудолюбивый и умный. И вдруг случайно раскрылась целая серия искусных подлогов. Пошли дальше: обнаружили шантаж и лихоимство. Семена били плетьми и сослали в Сибирь.

В Сибири Семен многому научился. Он понял, что действовал глупо, так как "попадаются только дураки", и дал себе слово, что если царская милость вернет его из ссылки, то он будет действовать умнее.

В те времена, каждое следующее царствование неизменно бывало в оппозиции к прошлому. Кого в прошлое царствование миловали, того в новое — ссылали, кого в прошлое ссылали, того в новое царствование миловали и награждали. Наградить Семена Кривого было решительно невозможно, но из ссылки его вернули. Приехав в Петербург, Кривой нашел ход во дворец и сумел определиться — это было уже при воцарении Анны Иоанновны — истопником в царские комнаты.

Вследствие битья плетьми и ссылки здоровье Кривого так надломилось, что в 35 лет он казался стариком. Даже топка печей была ему работой непосильной. Но он смотрел на это только как на переходную ступень, надеясь войти в милость. Случай представился ему, когда он однажды ответил обратившемуся к нему с каким-то вопросом принцу Антону на довольно сносном немецком языке. Принц, отчаянно скучавший, разговорился с ним, Кривой рассказал, что языку научился у бывшей квартирной хозяйки-немки, что под суд и в Сибирь попал из-за начальства, которое само якобы заставляло его мошенничать, а потом и выдало с головой. Принц покачал головой, лишний раз ругнул "проклятые русские порядки" и обещал принять участие в истопнике, достойном лучшей доли и выразившем желание вернуться к прежней службе.

В те времена между Бироном и принцем еще не было обостренных отношений, а потому начальник тайной канцелярии (то есть обер-палач), Андрей Иванович Ушаков с полной готовностью исполнил просьбу принца и взял в канцелярию Кривого. Он не назначил никакой ему определенной должности. "Будешь ничем и всем!" — коротко сказал он. Но Кривой предпочел стать только «всем» и действительно стал им.

Он был всегда тих, вежлив, но, когда двое служащих выказали к нему строптивость, не желая признать в нем начальство, их постигла злая судьба: они умерли в пытках, которыми руководил сам Андрей Иванович. Никто доподлинно не знал, в чем винили пострадавших, и это еще более подняло престиж Кривого. Мало-помалу он стал правой рукой Ушакова, умело отходя в тень и не компрометируя себя ни единым документальным доказательством. А кое-какие дела он тем не менее обделывал, так как все богател и выстроил отличный дом.

Нет такого злодея или черствого человека, который не чувствовал бы привязанности хоть к кому-нибудь. Такой привязанностью был для Кривого принц Антон. Вот чем объясняется участие Кривого в облаве на Оленьку Пашенную, хотя это участие выразилось только в общем руководстве и переговорах со Столбиным: верный своему обету "не попадаться", Кривой в ночных насильнических экспедициях не участвовал.

Разумеется, Кривому легко было бы управиться и со Столбиным, и с его строптивой невестой, если бы к тому времени отношения между Бироном и принцем Антоном не дошли до открытой и непримиримой ненависти. Кривой знал, что Ушаков — самая преданная собака того лица, которое в данный момент стоит у власти, а потому если бы Столбина под вымышленным предлогом затащили в застенок и Столбин упомянул имя принца или выяснилось, что все это дело затеяно в интересах принца Антона, то не сдобровать бы и Кривому, и его покровителю. Вот почему пришлось прибегнуть к сложному удалению Столбина за границу.

Мы уЖе упоминали, что Ванька Каин и Семен Кривой сошлись в этой харчевне, чтобы закрепить свое соглашение лтносительно Алены Трифоновой. Было решено, что Кривой доложит об этом деле Ушакову, скажет ему, что улики слабы, что бабу надо только "попужать немножко". Ушаков поручит это дело ему, Кривому, и уже они сладят.

— Только очень прошу тебя, Ванька, — в сотый раз повторял Кривой, — чтобы из этого дела какого худа не вышло! Ни для кого бы я это делать не стал, да ты — свой брат, человек нужный.

— Уж известно, заслужу! — уверял Ванька. — Да ты не бойся! Я Алену хорошо знаю: она так перепугается, что и словечка не проронит потом…

Он вдруг остановился и напряженно уставился в одну точку.

— Ну, что ты там увидел? — спросил его Кривой.

— А вот посмотри-ка на того купца, что буженину уплетает!

— А что на нем за разводы написаны? Купец — как купец, заправский, всамделишний!

— То-то ли всамделишний? — кивнул Ванька, не отрывая взгляда. — Ты посмотри-ка только, как он ест! Разве серые купцы так едят?

— А, может, он не серый купец. Мало ли, теперь они моду завели за границу сами за товаром ездить!

— А ежели он не серый купец, так почему в харчевню пришел? Для богатых-то такие кабаки заведены — важнейшие!

— Пожалуй, ты прав, — сказал и Кривой, всматриваясь в "купца". — Вся повадка в еде у него какая-то не нашенская, а во хмелю, в еде да во сне лучше всего человек познается!

Тут Столбин, уже заметивший, что он стал объектом усиленного внимания, кончил есть и, как мы уже говорили, кинув на стойку деньги, быстро ушел из харчевни.

— Батюшки, да может ли это быть? — шепнул Кривой, смотря вслед уходящему и от волнения хватая Ваньку за руку. — Я ведь по глазам да по голосу человека через сто лет узнаю!