Тайна аптекаря и его кота - Виталий Каплан

И ведь накаркал!

Четверо их было, шли они ленивой походочкой. Судя по одёже, обычная шпана, не ночные — те лохмотьями брезгуют, им без блеску нельзя. А эти так, мелочь. Но мелочь только в том смысле, что не настоящие разбойники. По годам — самый младший мне ровесник, один парой лет постарше, а двое как Тангиль, уже совсем взрослые. Морды кислые, помятые, сразу видно, перебрали вчера ребятки, а сегодня проспались, да вместо хмеля злобой полны.

А тут такой вкусный кусок — то есть Баалару. Ходит пацанчик один-одинёшенек, одет бедненько, да чистенько, по виду — сопля соплёй, такому в рыло дашь, а он только слезу пустит, пополам с кровищей.

Обступили они графёныша, к забору прижали. Ну и началось обычное.

— Слышь, пацан, ты откель, с каких краёв будешь?

— А чё тут делаешь?

— Тут наша земля, тут за проход платить надо, понял?

— А чё глаза наглые? По ха не хо?

По «ха» — это, почтенные братья, в смысле по харе. А «хо» — в смысле хочешь.

Очень неприятное дело, братья. Вот сами посудите, как мне быть? Выскочить из кустов и начистить им ихние «ха»? Оно-то не шибко сложно, это ж не ночные, уличному бою обученные, против этих и силы не надо, одно лишь умение. И что? Применить то, чему три с лишним года учили меня братья Агарай и Лагиаси? Науку «милосердного вразумления»? Или, того хлеще, вынуть из-за пазухи сами понимаете что?

А как потом объяснить графёнышу? Откуда у меня, бывшего сына купецкого, а ныне слуги аптекарского, такие умения? Да ладно графёныш, так ведь он господину расскажет, и вот это уже совсем хреново выйдет. Всё дело ведь провалю.

Или как? Ждать, что они его отметелят? Так ладно бы просто отметелили, а вдруг покалечат? Я уж о той малости молчу, что в домике том занятном могут ведь и глаза быть, и уши. Не могут они шума не заметить. И наверняка поинтересуются, кто это околачивается возле их забора. Как бы не составил высокородный Баалару компанию своему бывшему рабу Алишу.

Ещё можно было вызвать молнию на себя — то есть выскочить, начать с ними драться, неумело, как и подобает слуге аптекаря. И бежать, увести их подальше от глаз моего спутника, а там уж и церемонии отбросить. Но был тут серьёзный изъян — Баалару-то придётся одного оставить, причём именно тут, в самом опасном месте.

Да, братья, как вы можете сомневаться? Конечно, вознёс я молитву! Кратенькую, правда, но и того хватило. Вспомнил я одно из наставлений брата Аланара. «Дело, конечно, рискованное, — говорил он, — раз на раз не приходится, тут смотря что за люди, с кем угадаешь, с кем нет». Но решил я попробовать, а если уж не выйдет никак, то по прежнему плану — уводить погоню на себя.

Только вот покуда я думал, дело осложнилось. Высокородный-то мой смелость выказал! Вырвал из забора доску — та на честном слове держалась — и в позицию встал. Точно саблей или шпагой собрался защищаться! Нет, вы прикиньте — в позицию! Левая нога на полусгибе, правая прямая, корпус вполоборота развёрнут. Разве мастеровые мальчишки такое могут? Он что, этот мальчик со шпагой, не соображает, чего творит? Чем бы оно ни кончилось, какие в округе разговоры пойдут!

Дальше всё быстро случилось. Выскочил я из кустов, первым делом к Баалару подлетел, вырвал у него доску и, признаюсь, влепил отменную затрещину. Это чтобы обомлел он хоть на малое время, а мне того и достаточно. Затем кинулся я к самому крепкому, по виду, главному. Нет, не драться кинулся — обниматься.

— Братец! — ору, — нашёлся, братец Хосси! Где же ты пропадал?! Матушка кажный вечер плачет, кровиночку свою жалеет. Ну зачем ты сбёг, а? Мы же тебя уже три месяца как ищем! Папаша чернее тучи ходит! Подвёл ты нас, Хосси, крепко подвёл, перед соседями стыдоба! Ведь уже и сватов прислали, и доброму брату заплачено. А уж как ярятся у Саарамайи её родные! Такую честь оказали, а ты сбёг! Ну и что с того, что толстая она и рябая? Воняет от неё, говоришь? Зато от огримов её папеньки не воняет! Стерпится-слюбится, известное же дело! Ну как же ты мог, Хосси, братец дорогой! Мы ж думали, что разбойники тебя зарезали, волки мясцо подъели, а вороны косточки расклевали, а ты вон где, аж в самой столице обретаешься! Пойдём домой, Хосси, миленький, родненький! Ну и что что папаша гневен! Простит! Понятное дело, сперва вожжой отходит в сарае, а после простит! Повинись перед невестушкой своей, Саарамайи, и всё как раньше будет! Поженитесь, переедешь ты к папаше её, приказчиком станешь, будет тебе жалованье приличное. А что папаша Гуинаги на кулачную расправу скор, так ты покорен будь и расторопен, вот и меньше по мордасам получать будешь! А зато как помрёт старый хрен Гуинаги, всё унаследуешь — и лавку, и мастерскую, и в подвале кувшины с огримами. Возвращайся, братец, вся наша Малая Глуховка тебя ждёт!

Всё это на одном дыхании, но слов не глотая, не частя, и со страстью! Голос то укоризненный, то радостный до щенячьего визга, то деловитый! Так, чтобы не опомнился, чтобы с вопросами не вклинился.

Уж не знаю, что он там себе подумал, но удирали они быстро. Забоялся, видать, этот их главный. Они ж ребята простые, они к такому не привычные. Вот если б я драться стал — то дело понятное, тут отвечать не думая можно. Ну или наоборот, если пресмыкаться бы стал — тоже всё ясно. А что делать, коли так, как я? Взять человечка да сходу погрузить его в другую, придуманную жизнь, и с подробностями, без тени сомнения, что это про него всё. Такое и страшно, и странно, и как ему тут поступить? Человек поумнее да поприличнее, может, и сказал бы: «Обознался ты, браток, не Хосси я, похож, видать, просто», но я верно рассчитал — туп этот парень как колода, на которой курям головы рубят. Не знал он, что делать. А такие люди, коли не знают — в бега пускаются.

Всё это я обратной дорогой графёнышу втолковывал. Извинялся, конечно, за ту оплеуху. Говорил, что сознаю вину свою, что хоть и вынужденно, а оскорбил телесно высокородного, и готов за это наказание понести самое суровое. Только Баалару, кажется, вообще про оплеуху не думал. Радостный он был и светлый, и всё повторял: «Сработало, сработало!». Даже о том забыл, что я рядом, и не должен я знать, что же такое у него сработало.

Лист 24

Пропущу-ка я в своём рассказе день — просто потому, что особо не о чем рассказывать. Вернулись мы с Баалару домой благополучно, никто больше на нас не напал. Да кому мы нужны, ученики стекольщика?

Как вернулись, высокородный господин Баалару тут же в своё графское переоделся и к аптекарю нашему на доклад намылился. Правда, подождать пришлось, в городе был господин Алаглани. Халти сказал, в столичное Собрание зачем-то поехал, на бричке. Тангиль за кучера, стало быть.

Ну, посидит в прихожей юный граф, не развалится, подумал я и начал в кабинете прибираться. Обычно-то это я после завтрака делаю, да смешалось всё из-за нашей целебной прогулки.

Упомянуть стоит лишь две вещи. Первая — это кот, вернее, поведение его. Как вошёл я в кабинет, так он со стола прыг на шкаф, и оттуда уже не слезал. Взъерошил шерсть, на меня глядел странно. Вроде даже с опасением каким-то, без привычной своей наглости. Вторая — это изумруд господина Алаглани, на столе оставленный. Подивился я — не водилось раньше за господином такой забывчивости, всегда своё сокровище прятал, а тут вдруг на тебе, возле чернильницы лежит, поблескивает, ну точно глаза кота, со шкафа за мной наблюдающего. Сперва решил я изумруд этот получше рассмотреть, а потом забоялся. Сами посудите, братья, ежели камень и впрямь чародейский, флюиды там разные ловит, то как бы мои прикосновения в нём не отпечатались. Вернётся господин, глянет сквозь камешек — и сразу поймёт, что я трогал.

А почему я вообще об этом сказал, вы узнаете, но много позже. Пока же давайте обратно в тот день. Вернулся господин Алаглани в три часа пополудни, хмурый и раздражённый, только держал себя, злости не выказывал. Поговорил сперва с Баалару — я, конечно, за ковром подслушивал да подглядывал.

— Молодец, — сказал он графёнышу, — всё замечательно сделал. Очень мне твои наблюдения помогли. Место мы установили, теперь будем думать, как в тот дом войти. Домик-то, по всему видать, очень непростой. Пока ничего сказать не могу, кроме того, что брат твой молочный по-прежнему жив, об этом я по тонким вибрациям монеты сужу. Монета поймала движения духа Алиша и в какой-то мере сохранила. Сделаем так: ты сейчас иди домой, а сюда приходи завтра к вечеру.

— Если дома отпустят, — усомнился Баалару и потупил глаза.

— Ну в крайнем случае послезавтра. Ты сделал главное, теперь уже моя работа начинается, и оттого, что ты на день позже узнаешь её результаты, беды не случится.

Проводил я господина Баалару до ворот, проявляя всяческую почтительность. Кланялся низко, в голос подобострастия добавил, обращался к нему, полным титулом именуя. Зачем, спрашиваете? Ну, во-первых, если бы я с ним держался как с приятелем, то кто-нибудь из наших это бы заметил. А среди них, напоминаю, вполне чужой нюхач мог затесаться. Зачем ему зацепку давать? Во-вторых, интересно мне было, как высокородному графу Баалару такая перемена понравится. Брат Аланар такое называл «любознатства ради». Так вот, не понравилось ему. Хотел он что-то сказать, но удержал язык. В воротах развернулся резко и пошёл себе домой, где ему гроза уготована.