Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера - Герхард Менцель

Еще накануне он затвердил, что должен взбираться слева. Но теперь не знал, как сесть в седло, чтобы и лицо всадника и голова лошади оказались впереди. И он вскочил справа, выпрямился, расправил полы сюртука, сунул ноги в стремена и взял в руки поводья. Теперь можно проститься и тронуться в путь.

Но кляча ни с места. Удары хлыстом для нее что удары конским волосом. Шлепки матери она принимает за ласку. Тогда один из братьев бьет ее черенком вил по заду. Это заставляет ее двинуться вперед до ручья, где она снова останавливается. Фриц изо всех сил работает поводьями и дает шенкеля, а городок покатывается со смеху.

Это вольный, переведенный в биографический план пересказ начала главы из «Озорных лет». В действительности эта «Кавалерийская вылазка» (так названа глава) будет совершена весной 1781 года — тогда впервые мулус Рихтер выедет за пределы узкого круга Гофа, в Байройт (его местожительство в поздние годы), где всякий, кто желает учиться не в университете земли Эрланген, а за границей, должен сдать экзамен консистории. Согласно феодальным обычаям (позволяющим, например, гимназистам носить шпагу), путь туда полагается проделать верхом. Характерно для Жан-Поля, который до конца дней своих сознательно будет вести бюргерский образ жизни, что никогда после этого он не сядет на лошадь. Он станет завзятым пешеходом. И никогда не станет жаловаться на трудности длительных переходов, зато будет сетовать на утомительность поездок в почтовых каретах.

Мощеных улиц почти еще нет; нет, разумеется, и резиновых шин. Лошади с трудом тащатся по глубокому песку, размокшей глине, по камням. Чаще всего так медленно, что можно выйти из кареты и шагать рядом. На почтовых станциях приходится ждать часами, потому что здесь кормят и поят или меняют лошадей. У почтовых повозок еще нет рессор. Они предназначены больше для перевозки грузов, чем пассажиров. Путешественник сидит, зажатый посылками, мешками с почтой, бочками с селедкой и пивом, и во время многодневной поездки не может вытянуть ноги. Крыша, правда, защищает от дождя, но не от пыли, жары и холода. Поэтому состоятельные люди ездят в каретах экстренной почты или наемных экипажах.

Но ни о том, ни о другом, конечно, не может быть и речи, когда 19 мая 1781 года студент Рихтер вместе с Эртелем отправляются на учебу за границу — в Лейпциг. Он беден, что подтверждает даже письменное удостоверение. За четыре дня до отъезда из Гофа ректор Кирш выписал ему на наилучшей школьной латыни Testimonium paupertatis, свидетельство о бедности, и не поскупился ни на похвалы, ни на обстоятельность: «Поскольку бедность никоим образом не порочит того, кто жаждет богатства добродетели, превосходному юноше И. П. Фр. Рихтеру, сыну бывшего шварценбахского пастора, бедному, даже беднейшему человеку, воистину незачем краснеть, получая сие свидетельство. Несколько лет тому назад смерть унесла его отца, и, не будь грехом порицать волю божью, можно было бы пожалеть, что именно он, а не кто-либо другой потерял отца, чьи надежды, живи тот долго, сын непременно оправдал бы. Ибо сей юноша горит столь страстной жаждой учения, что ручаемся: всякий, кто захочет проверить познания Рихтера, с удовольствием удостоверится в том, что оный не токмо в языках, но преимущественно в философии для своего возраста чрезвычайно преуспел. Так что он в высшей степени достоин быть горячо рекомендован каждому, кто сие читает, в особенности высокочтимым профессорам знаменитого Лейпцигского университета. И все оказанные ему благодеяния, он, несомненно, не только с благодарностью оценит, но и, если счастье когда-нибудь станет к нему благосклоннее, достойно их вознаградит».

Это крайне важный документ, он-то и дал возможность «бедному, даже беднейшему» вообще учиться. Правда, предъявитель документа не получает ни стипендии, ни бесплатного стола, зато он избавляется от платы за зачисление в университет и за обучение, которая с других взыскивается беспощадно. Таким образом, те несколько рейхсталеров, которые присылает ему мать, он может расходовать на квартиру и еду. Его комната в доме «У трех роз», Петерштрассе, 2, которую на время ярмарки приходится освобождать, потому что тогда ее можно сдать дороже, стоит 16 талеров, за обед он платит 18 пфеннигов, о покупке книг или одежды не думает вовсе. Тем не менее денег никогда не хватает, даже когда Эртель, живущий рядом у того же хозяина, приходит на помощь — вопреки воле отца-нувориша, постоянно напоминающего сыну, чтобы тот не давал денег в долг, в особенности несносному Рихтеру.

В первые месяцы мать довольно регулярно присылает понемногу денег, а затем начинаются годы голода и долгов. Во всех письмах домой он говорит о безденежье, иной раз весьма бессердечно, не считаясь с положением матери, которая должна заботиться не только о деньгах, но и о трудных младших сыновьях.

«На днях я писал Вам о деньгах, к тому времени я уже много задолжал; сейчас у меня денег все еще нет и я продолжаю залезать в долги. Чего же мне ждать наконец? Будьте так добры и дайте совет. Я ведь должен есть и не могу беспрестанно брать в долг у трактирщика. Я должен топить печь; но где мне взять дров — без денег? Не замерзать же мне. О здоровье своем я вообще не могу позаботиться: ни утром, ни вечером я не ем горячего. Я просил Вас прислать 20 сакс. рхт[20], давно уже просил; если я получу их, то едва смогу уплатить то, что уже задолжал. Не думайте, что я зря стал бы просить у Вас денег — для расточительства. Я знаю, как Вы сами сейчас нуждаетесь. Но помогите мне только сейчас… я действительно не знаю, что мне делать, если Вы не пришлете денег или заставите меня долго ждать… Я надеюсь получить с первой почтой ответ и деньги — ибо, повторяю, я действительно не знаю, что делать».

Но постоянно прихварывающей сорокачетырехлетней вдове пастора Софи Розине Рихтер едва хватает денег, чтобы перебиваться вместе с четырьмя младшими сыновьями. Пока жив был ее отец, гофский суконщик и торговец Иоганн Кун, она всегда могла перехватить у него несколько талеров. Но в прошлом году он умер. Правда, он завещал ей дом на гофской Клостергассе, но ее зять Ридель, судебный адвокат и ювелир, опротестовал завещание, и тянувшийся до смерти Риделя процесс почти полностью съел наследство. К тому же она выплачивает долги мужа.

Вдобавок ей предложили освободить квартиру в Шварценбахе, и она должна переселиться в Гоф, в оспариваемый дом. И она тоже влезает в долги, чтобы освободить от долгов старшего сына в Лейпциге, что ей, однако, никогда не удается. Эта хрупкая женщина со времени замужества всегда терпит нужду, то большую, то меньшую, и до конца дней своих зарабатывает прядением, но этот приработок не может помочь большой семье. После ее смерти сын, ставший тем временем знаменитым, нашел в ее скудном наследии тетрадку, в которой она записывала гроши, заработанные за прялкой. «Что я напряла» — стоит на обложке.

Во всех мыслях Рихтера, во всем, что он пишет в эти годы, о бедности говорится мало. Но именно бедность — та почва, на которой вырастает все, что он пишет, на которой растет и он сам. И если в более поздние годы она станет объектом его изображения, то теперь она определяет личность будущего писателя, его восприятие и творчество. Когда он восторгается лучшим — по словам Лейбница — из миров, в котором всякое мучение есть только предпосылка сущих радостей, или прячется за стоическими понятиями о добродетели, чтобы обрести возможность считать ничтожным реальный мир, где ничто ему не принадлежит, то это лишь попытка скрыть одухотворенностью рубище голодного, отделяющее его от блеска и роскоши большого города. А насмешки, что он скоро обрушит на общество, которое выбросило его, неимущего, на задворки, — это броня, надетая им для защиты чувствительной души. Эпиграфом к своему неудачному роману он взял фразу: «Тот, кто чувствителен, слишком хорош для этой земли, населенной холодными насмешниками…» Теперь же чувствительный хочет побить насмешников их собственным оружием.

Другой человек в столь безнадежном положении поискал бы быстрого пути к доходному месту. А он и не думает отклониться от своей дороги. «Голодал я, — скажет он позднее Генриху Фоссу, — жестоко-прежестоко, но никогда не терял мужества… Я знал, все должно устроиться, и все устроилось».

Все должно устроиться, потому что он точно знает, чего хочет: писать книги. Но вот какие — это еще неясно. Скорее всего, философские, кажется ему. Однако, чем больше жизнь в городе обнажает перед ним социальный строй и его собственное место в нем, тем сильнее желание изобразить жизнь общества.

9

СРЕДСТВО

Пятнадцатью годами раньше мулус Гёте отправился в университет в Лейпциг, но не в почтовой повозке, а в наемной карете, которая, правда, тоже не застрахована от того, чтобы застрять на плохих дорогах Тюрингии. У него в кармане крупный вексель отца, он снял не студенческую каморку, а «несколько приличных комнат» и, как только убедился, что его богатая, но старомодная одежда не соответствует элегантному Лейпцигу, купил все новое; рекомендательные письма сразу открыли ему доступ (и обеспечили обеды) в лучшее общество, к которому в Лейпциге принадлежали и профессора. Город с его «красивыми, высокими и ровными домами» показался ему современным и импозантным, и он сразу почувствовал себя как дома. Девушки интересовали его больше, чем науки; изучал он, собственно, не юриспруденцию, а жизнь.