Дом моделей - Александр Кабаков

Володя за минуту дошагал до противоположного служебным помещениям конца вокзала, и тут произошли два, если можно так выразиться, события. Вопервых, он увидел того самого парня с магнитофоном и в штанах с молниями. Оказывается, незнакомый этот парень вовсе не уехал с фирменным, а продолжал шататься по перрону. Только поравнялся Владимир с краем вокзала, как юноша шагнул ему навстречу, держа свой аппарат, как это у них, у пацанов, принято, прижатым к груди. Владимир увидел, что это не совсем магнитофон, а магнитола, с приемником, и, скорее всего, фирменная, японская, вроде тех, на которые сам Владимир посматривал еще недавно, проезжая в кабине бээмпэ по большому, выжженному солнцем, хорошо простреливаемому базару... Антенны приемника – две, стерео – были выдвинуты и торчали над головой парня. Раздались знакомые позывные – приемник был включен, – и диктор громко произнес: «Московское время двадцать три часа пятьдесят минут. “Маяк” передает новости...» Владимир нахмурился:

– Потише надо, молодой человек. Не дома у себя. Ночное время, люди, может, отдыхают... Документы у вас есть? Куда едете?

Но парень уже осознал свою ошибку. Мгновенно выключив аппарат, он стал складывать, убирать его антенны, бормоча:

– Извини, сержант, все понял... Все понял, будет тишина, наше дело предупредить... Какие документы, я проездом, в Джанкой еду... В Москве двадцать три пятьдесят, понял, поезд ушел. Извини, сержант, исчезаю, наше дело предупредить...

И только было Владимир собрался нюхнуть этого вроде бы с приветом, вроде бы под кайфом – может, колется? или анаша? – болтуна, уже действительно пятящегося, исчезающего во тьме... как вдруг сбоку и сзади, от выходящего сюда черного крыльца буфета, уставленного ящиками и бидонами, его окликнули резко, по-командирски:

– Товарищ старший сержант! Подойдите сюда!

Владимир оглянулся. Из-за ящиков выступил и шагнул к нему подполковник с общевойсковыми петлицами и малиновым околышем. Владимир сделал шаг навстречу и козырнул.

– Старший сержант Бойко? – почти утвердительным тоном сказал подполковник.

– Так точно, товарищ подполковник, – ответил Владимир и, начиная уже слегка удивляться такой оживленной ночной жизнедеятельности на этом обычно и днем-то пустом краю перрона, осторожно спросил: – А в чем дело, товарищ подполковник? Обхожу вот территорию... У вас с билетом трудности? Можно будет обратиться к дежурной...

– У меня нет трудностей, – сказал подполковник и засмеялся. У него было красивое загорелое лицо с мягким украинским носом. Из-под фуражки голубела аккуратно подстриженная седина. Глаз в темноте видно не было. – Но вас, сержант, я хочу попросить о помощи. Я здесь по службе, сопровождаю спецвагон. Вон он стоит...

– Так вы из салона?! – сообразил Владимир. – А я как раз туда, тут у нас дежурная, товарищ подполковник, молодая и неопытная, напутала чего-то...

– Она не напутала, – перебил его подполковник. – А ты, сержант, к вагону не ходи, там тебе делать нечего. Сейчас его поставят в тупик нодовский, а ты скажи дежурной, чтобы, как только киевский подойдет, она его немедля прицепила – и все. Идите, сержант, идите, объясните дежурной ситуацию, правительственный вагон, ясно?! Идите...

Владимир стоял молча. Странное он испытывал чувство, хотя определить это как странное чувство и вообще как чувство не мог бы, будучи к рефлексии, конечно, не склонен. Прежде всего он успел сообразить, что неоткуда этому подполковнику, даже если он внутренних войск, знать его фамилию. Она рядом с лычками не написана... Но, допустим, в Москве сопровождающих инструктируют вплоть до фамилий по каждому линпосту. Допустим... А откуда взялся подполковник здесь, у буфетной помойки, как успел дойти от вагона? И почему стоял там, за ящиками? И главное – где это видано, чтобы такое начальство, которое от самой Москвы – сержант был почему-то уверен, что именно из Москвы, – едет в салоне, прибывало на станцию без предупреждения по всем линиям? Чтобы по крайней мере не было и телеграммы, и телефонограммы у дежурной. И чтобы рядом с ним, с Володей Бойко, не отирались бы еще с середины дня двое-трое из областного управления, в жарких неснимаемых пиджаках, неразговорчивых, по званию не представившихся, облазивших все вокзальные щели и пробродивших весь вечер по перрону с пустыми лицами? Где видано, чтобы начальство такого ранга само входило в контакт с дежурной по станции? Где вообще видано, чтобы ехал салон не со своей дороги – а на наблюдательность составителя Владимир полагался. Так же, впрочем, как он был уверен и в правильности своих знаний относительно порядка следования через станцию большого начальства. Направление южное, оживленное, и все здесь всякого повидали...

Обдумав все это в течение тридцати секунд, Владимир вздохнул и, извинившись, попросил подполковника предъявить свои документы. И тут же услышал за спиной:

– Опять ему документы! Что ж это за вредный такой сержант... Слышь, начальник, чего ты такой вредный? У меня документы, у товарища подполковника документы... Любят менты документы...

Владимир резко повернулся. Дело было, конечно, не в личном оскорблении, будет он еще на всякого салагу обижаться, а в неуважении и даже оскорблении органов прозвищем... За спиной Бойко, естественно, увидел все того же малого с магнитофоном. Только теперь Владимиру показалось, что аппарат другой, побольше, двухкассетник, что ли. И как только Владимир обернулся, машина заработала. Только на этот раз не радио уже, а магнитофон. И дьявольски громко! Взревела и заныла зарубежная танцевальная музыка, и вдоль передней стенки аппарата стали мигать, ритмически удлиняясь и укорачиваясь, цепочки зеленых огоньков.

– Прекратите! – приказал Владимир негромко и, одновременно протягивая твердую руку, чтобы задержать оборзевшего салагу, добавил: – Пройдем сейчас в дежурное помещение, разберемся, почему оскорбляете работника милиции...

Однако парень увернулся от Володиной руки с удивительным проворством – тем более удивительным, что в руках у него была здоровая бандура, а увернуться от руки Владимира Бойко вообще непросто. Парень же неведомо как увернулся, отскочил, спрыгнул на рельсы и оттуда, почти невидимый, светясь лишь своим дурацким крашеным, стоящим торчком от сахарной воды чубом да блистая зелеными огоньками и молниями, еще более нагло крикнул, перекрывая исходящий роком аппарат:

– Смотри, сержант, как бы я с тобой не разобрался! Ты, мент сучий, знаешь, кто у меня отец? У меня отец заместитель начальника Бутырской тюрьмы по капитальному строительству, подполковник внутренних войск, он даже ордена свои носить не имеет права! Он тебя, мусор, сейчас об асфальт размажет!..

Тут, конечно, Владимир даже растерялся. Эх, другая была бы вокруг природа, другие места – дал бы он на чумной голос, не разбираясь во всей этой ерунде, даже не глядя, из «калашника» своего!.. И то ли это воспоминание привело его в чувство, то ли сам смысл последних слов подонка, но он резко, как положено по боевой подготовке, повернулся к подполковнику.

Подполковника не было. Не было нигде. И лишь у пустых ящиков, пытаясь вылизать свой тощий хвост, крутилась нищая вокзальная собачонка, которую Владимир заметил на перроне еще днем, – грязно-серая, лохмато-драная, курносо-оскаленная.

Так же резко и собранно Владимир снова повернулся к парню.

Парня не было тоже. На путях валялась мятая консервная банка, и даже при дальних станционных огнях было видно, что это банка от болгарских голубцов.

Сделаем же здесь литературное отступление, бедный мой читатель. Совсем заморочил тебе голову стрёмный мой рассказ: косвенно-прямая речь нравственно безупречного милиционера; описание какой-то не то заурядной железнодорожной станции, не то выморочного, фантасмагорического, специально придуманного для художественных поисков места; вся эта как бы полная внутреннего напряженного ожидания тусовка со странными, явно шпионского происхождения подполковниками и юными хулиганами; все эти перегруженные как бы точно подсмотренными деталями нашего бытописания грудастых дээспэ – в скобках: дээспэ – дежурный по станции по-железнодорожному – и лейтенантов с детьми... И теперь ты, читающий мученик, пытаясь удержать в себе доброжелательное отношение к бесспорно способному, культурному, но очевидно и откровенно несвободному от известных литературно-исторических влияний автору, имеешь право воскликнуть: да что ж это за хренотень такая?! Если не пустое бытописательство, а анализ социальных типов, то где углубленная разработка характеров – ну хотя бы главного героя? И при чем тут место его действительной службы? Для непроходимости? А если это очередная фантазия с уклоном в притчу, то почему фантазия-то такая убогая? Это имея-то за плечами отечественный опыт сатанических явлений или жизни демонов – и ничего лучше не придумать, чем подполковник, превращающийся в собаку? Кто автор-то? Ну так и думали, черт его знает кто пишет, а мы еще удивляемся...