Суд - Ардаматский Василий Иванович

— Я сочиняю песни, — гордо подняв голову, ответил Гонтарь. Он попросил милиционера присесть, снял со стены старенькую обшарпанную гитару и, шевельнув ее чуткие струны, запел самое любимое свое творение:

Вражье пламя глаза мои выжгло, Погрузился я в вечную ночь…

Пожилой милиционер уходил от Гонтаря поздно вечером, осторожно ступая не очень твердыми ногами, и все еще глотал слезы. А назавтра он совсем не уставно докладывал начальнику отделения:

— Такой человек… такой человек…

— А почему он не военнообязанный? — спросил начальник, тоже недавний военный, у которого главным мерилом надежности было пребывание человека на военном учете.

Пожилой милиционер показал пальцем себе на висок:

— С головой у него что-то…

— Поет, говоришь?

— Не просто поет, душу наизнанку выворачивает…

— Да, скорей всего, псих…

На том донос на фирму и заглох.

Но вскоре Кешу опять посадили: заскучав на нищенском деле, он вместе с каким-то подсобником на железнодорожной товарной станции в порядке развлечения украл ящик французских духов египетского изготовления, операция сошла не гладко, произошел частичный бой продукции, и Кешу нашли по запаху. Надо же…

Гонтарь погрустил немного без Кеши и, поскольку доход от нищих заметно падал, ринулся в новую сферу деятельности, подсказанную, кстати, Кешей. Он стал московским представителем группы «деловых людей» в Грузии…

Как только на московских черных рынках стали появляться привезенные из Италии плащи «болонья» и покупатели кинулись на них, как голодные тигры на ягненка, «деловые люди» в Грузии задумались: как сделать «болонью» самим? Над этим задумались очень крупные головы, к сожалению, не желавшие работать на свое Советское государство. А работай они на государство, зачем бы им ломать свои мудрые головы? Они сразу потревожили бы свое министерство местной промышленности, так и так, надо нам делать эти самые плащи «болонья», которым по себестоимости цена десять копеек в базарный день, а люди платят за них триста, а то и пятьсот рублей и еще рвут из рук. А весь фокус изготовления только в том, что этот пропитанный чем-то водоотталкивающим тонкий материальчик не сшит, а склеен. Как бы и нам сделать все это?

Вместо того чтобы созывать по этому поводу широкое или узкое совещание, а то и симпозиум, они послали человека в Москву к своему человеку, Борису Борисовичу Гонтарю, нельзя ли технологию «болоньи» провернуть в Москве?..

И тут Гонтарь удивил даже грузинские умные головы, которые ничему не удивлялись… А дело в том, что, как только Гонтарь узнал, что от него хотят, он вдруг вспомнил, как его отец вел дело какого-то старичка против какого-то министерства, затоптавшего его изобретение клея для склейки мануфактуры. Гонтарь знал, что отец в толстом гроссбухе записывал все свои дела, эта книга случайно сохранилась, он быстро отыскал в ней запись «Дело о мануфактурном клее», где была и фамилия и адрес изобретателя. И даже сколько с него получено.

Гонтарь бросился в электричку и через час был в Тарасовке, на Первомайской улице, в ветхом домике, где жил тот самый старичок…

— Нет правды на земле, — печально заявил старичок, прижав к груди маленькие ручки. И рассказал печальную эпопею своего клея. — Это же так важно, так важно, — даже всхлипнул он. — Дождевик леснику или пограничнику. Прекрасный материал, капли воды не пропустит по шву, потому что шва-то нет, вместо него — склейка. — Старичок полез в сундук и извлек оттуда два разноцветных куска мануфактуры, склеенных его клеем. Он дал их Гонтарю и вдруг крикнул тонким голоском: — Рвите! Разорвите! Попробуйте!

Гонтарь рванул раз, рванул два — тщетно…

Уже на следующий день Гонтарь самолетом отправил в Грузию старичка с его волшебным клеем. С этого начались тбилисские «болоньи», сильно опередившие государственные. Тбилисские «болоньи» дали умным головам солиднейший доход, а государственные «болоньи» потом, гораздо позже, заполнили до крыш склады и так там, говорят, и лежат… Гонтарь за эту операцию тоже получил немало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но затем последовало нечто страшное: он влез в. «золотое» дело. Однажды его разыскал весьма почтенный на вид мужчина, которому будто бы порекомендовали его в Грузии как надежного и головастого человека. Эту рекомендацию Гонтарь опровергать не стал. О себе почтенный ничего не сказал, только с улыбочкой на своем дородном красивом лице попросил звать его дед Платон, хотя, вообще-то, до деда ему было далеко, седые волосы не в счет… Он предложил выгоднейшее дело, но суть его объяснять не стал, тем более что Гонтарю в нем отводилась весьма маленькая и пассивная роль: с заранее назначенного дня он должен был в течение десяти дней с 14 до 17 часов находиться дома, принесут к нему чемодан, который спустя два часа возьмут. И все заботы. То, что дело связано с золотом как таковым, Гонтарь поймет позже…

Все затем закрутилось так быстро, что Гонтарь не успевал сообразить, что там было к чему. Чемодан принесла дама, Гонтарь даже не увидел толком ее лица. Поставив чемодан в передней на пол, она стремительно ушла. Но тут же началось неладное… Часа не прошло, явился сам дед Платон — лицо белое, как волосы. Беда, говорит. За тем, кто должен вот-вот прийти за чемоданом, слежка, и предупредить его невозможно. Что делать? У Гонтаря мозг заработал, как счетная машина.

— Вы сами засвечены?

— Исключено.

— Тогда берем чемодан и уходим, опережая того, за которым слежка.

— Но его же возьмут у дверей вашей квартиры.

— Ну и что? Я этого человека не знаю, а я не могу отвечать за каждого, кто подойдет к моим дверям. Нечего терять минуты — берите чемодан. — Гонтарь все же решил, на всякий случай, к чемодану не притрагиваться.

Они вышли из дому, без всяких осложнений перешли улицу и спустились в метро.

Что произошло потом с тем чемоданом и со всей операцией, Гонтарь не знал и не знает до сих пор. Но для него тогда образовалась, по мнению деда Платона, очень грозная ситуация. Сам он тоже был встревожен не на шутку и затаенно жил у какого-то своего приятеля, даже Гонтарю свой адрес не сообщал.

Гонтарь решил, что, очевидно, дед Платон в одиночку распорядился чемоданом и теперь боялся мести грузин. Но с ним дед вроде был честен: за ничто дал крупную сумму и стал советовать, как лучше ему скрыться. Гонтарь сказал, что на время уедет из Москвы куда подальше. «Они вас знают и найдут везде, — ответил дед Платон. — Вам лучше всего спрятаться в тюрьме». Вот тебе и раз — у Гонтаря глаза на лоб и грибастый рот распялился. Но дед Платон спокойно объяснил, что так в подобных обстоятельствах делают.

— А как же это я сам попаду в тюрьму? — не понимал Гонтарь.

— Очень просто, — невозмутимо ответил дед. — Вы пройдете по вшивому воровскому делу, а в Грузию я подброшу сведения, что вы сели по делу ихнему. Сидеть будете по документам чужим, так что после вам это не повредит. А главное, сидеть придется без году неделю — когда все притихнет, я вытащу вас из колонии в два счета, и вы вернетесь к немалым деньгам, которые у вас есть. Полная гарантия…

Гонтарь сам не знает почему, но во все это поверил. Уже под именем Георгия Ивановича Томака влез он в уголовное дело с кражей часов на заводском складе, по которому получил четыре года. Но вскоре дед Платон выручил его из колонии, и сейчас, снова став Борисом Борисовичем Гонтарем, он, ожидая весточки от деда Платона, томился без дела в благословенной жемчужине Крыма — Ялте…

В эти дни в Ялте было душно, нечем было дышать даже здесь, на продуваемой морским ветром веранде ресторана. Друзья распахнули рубахи.

— Последние два года я вкалывал на Дальнем Севере, — врал Гонтарь, поглаживая ладонью волосатую грудь и не сводя прицельного прищура с Сандалова. — С полярными надбавками заработок был вполне ничего, тем более тратить деньги там некуда. Привез их сюда.

— На Север-то как угораздило? — осторожно и сочувственно спросил Сандалов.