Генерал Самсонов - Святослав Рыбас

- Куда, ваше превосходительство? - спросил Крымов.

- В Уздау!

- А если он двинется со стороны Лаутенбурга? - возразил Крымов. - Лучше подождать.

Поручик вскинул голову как молодой петушок и осуждающе поглядел на него.

- Достаточно послать офицера связи, - сказал Крымов.

- Значит, вы не едете? - чуть обиженно удивился Артамонов.

- Я попозже, ваше превосходительство. Там ведь рвутся тяжелые снаряды и все живое зарывается в землю. Это не турецкая и даже не японская война, чтобы подобно Скобелеву или Куропаткину выезжать на белом коне...

- По-вашему, я должен бросить свои войска в решающий момент? - спросил, разводя руками, Артамонов.

- Ну благословите их по телефону, а штаб корпуса не покидайте, ответил Крымов. - А то поедете да будете только мешать командирам. Наше место здесь.

Артамонов повел седоватой, коротко стриженной головой в сторону, поглядел на петушка-адъютанта, который явно ждал, что генерал устроит Крымову жестокую распеканцию, и закряхтел, посмеиваясь:

- Вот они, младотурки! Все им подавай по науке, по логике. А души солдатской - не желают признавать.

На распеканцию самсоновского посланца у него не хватило воли, он предпочел стерпеть и закончить дело миром.

Крымов вытащил хронометр и сказал, что пойдет к себе на квартиру попить чаю, ведь все равно часов до восьми ничего не произойдет.

* * *

Командир батареи, подполковник Владимир Евграфович Девяткин под звуки продолжающегося обстрела доехал до фольварка, где располагался батарейный резерв.

- Слава богу! - сказал он, когда увидел знакомый домик и сохнущее на веревке офицерское белье.

Он почувствовал себя дома. Здесь, позади позиции, он располагался со всем батарейным хозяйством: здесь была даже маленькая банька. Справа на холме располагался наблюдательный пункт, внизу в лощине стояли орудия, а дальше, в окопах пехоты, тоже сидел наблюдатель из артиллеристов.

В небе зашелестело, загрохотало, как будто приближался нацеленный прямо на подполковника железнодорожный состав. Выло, сотрясало небесную твердь и стискивало сердце ужасом неотвратимой смерти. Это летел "чемодан".

Вестовой спрыгнул с брички и упал на землю, закрывшись руками. Лошадь присела на задние ноги, как испуганная собака. "Сейчас понесет", - подумал Девяткин и, не выпуская из рук портфеля с деньгами, тоже выпрыгнул и потянулся подхватить вожжи. Но земля качнулась под ногами, полковник застыл на месте с протянутой рукой и прижатым к боку портфелем, а лошадь с бричкой неслись в горы вниз, в лощину.

Девяткин опомнился при виде переворачивающейся брички и глядел на полускрытые зелеными кустами орудия, определяя, целы ли они. Ничего не разобрав, он пошел к домику.

Снова зашелестел по небу железный змей, снова замер подполковник, борясь с невыносимым ужасом. "Чемоданы" били впереди батареи, по окопам пехоты. Черные грибы дыма вздымались выше деревьев.

Навстречу подполковнику выбежали из домика старший офицер батареи штабс-капитан Рыксин и поручик Гулинокий. "Кто дежурный на батарее?" крикнул Девяткин.

- Я, господин полковник, - ответил Гулинский.

- Да как же так, Коля? - упрекнул его подполковник. - А ребята одни, без офицера?

- Так вышло, Владимир Евграфович, - виновато произнес поручик. - Утро тихое... думал чайку попить да побриться...

- Вам необходимо немедленно быть на батарее, - сказал Девяткин.

- Здесь от "чемодана" тоже не спасешься. Хоть и не можем достать их огнем, но оставлять своих орудий не будем.

- Но посмотрите, Владимир Евграфович, если надо - я мигом.

- А что думают там номера? Что, господа чаек распивают и никого на батарее нет? Идите, Коля... Погодите, я тоже с вами. - Девяткин сунул Рыксину портфель и пошел по протоптанной тропинке вдоль забора. Подполковник понимал, что сейчас никакие офицеры не могут спасти нижних чинов от обстрела, но знал, что в трудную минуту офицер должен быть со своими солдатами, и следовал этому правилу, а остальное - как господь решит.

Земля ходила ходуном, когда он спускался в лощину, и сапоги скользили по росе. Он добежал до артиллерийских окопов, спрыгнул вниз и был счастлив, увидев улыбку на лице лучшего наводчика батареи Протопопова, смуглого, как цыган, с серьгой в ухе.

- Как, Протопопов? - спросил подполковник. - Небось испугался?

- Кто испугался, ваше благородие? - крикнул наводчик. - Сидим и ждем, когда он по нам жахнет. А он все грозит да грозит. Аж заморились! Девяткин прошел дальше к ячейке телефониста, где маленький щуплый телефонист сидел, зажмурившись, возле желтой коробки аппарата. Он тронул его за плечо, и солдат уставился бессмысленным взором, словно не командир стоял перед ним, а черт хвостатый вознамерился утащить его в пекло.

- Звони к пехоте! - велел Девяткин. - Проверь линию. Телеграфист не пошевелился. Кругом звенело, бухало железной дубинкой в огромный барабан.

- Не бойся, - сказал Девяткин. - Это с непривычки. Солдат судорожно зевнул и механически перекрестил рот.

- Встать! - скомандовал Девяткин и встряхнул его. Тот опомнился и испугался подполковника больше "чемоданов", что и требовалось. - Лезь наверх! - велел подполковник. - Живо!

Телефонист встал на банкет, высунулся над окопом и жалко оглянулся на командира, словно спросил: куда ты гонишь меня?

Но Девяткин не дал себе увлечься жалостью, ибо должен был заботиться не о маленьком телефонисте, а о всей батарее, и здесь жалеть кого-то одного значило губить всех.

- Наверх! - повторил подполковник.

Телефонист подпрыгнул, заелозил сапогами по земляной стенке окопа и с трудом вылез.

- Постой-ка там, - сказал Девяткин и обратился к двум номерам, которые сидели, согнувшись, на банкете и тусклыми глазами наблюдали за ним, - Скучно без дела? Или смерти испугались, орлы? - Один из них что-то ответил - из-за грохота неслышное. - о себе не жалей! - крикнул Девяткин. - Так легче!

Поняли, закивали согласно. Девяткин велел телеграфисту спуститься, звонить к пехоте, где был оставлен в окопах офицер батареи. Телефонист сполз на животе вниз и с бодростью схватился за трубку. Потом поднял голову и, угасая, поглядел на командира. "Обрыв?" - подумал Девяткин. Ему не хотелось посылать этого щуплого человека на смерть, а если был обрыв провода, то посылать надо было.

- Молчит, - кисло сморщился телефонист. - Надо идти.

- Вызывай снова!

- Нет, ваше благородие, надо идти.

Снова загремело и засвистело в небе. Телефонист сжался.

- Ну иди, - сказал Девяткин. - С богом.

Телефонист с окаменевшим лицом поглядел на подполковника. Что-то с ним произошло, укрепило. А что именно, Девяткин не знал и не имел возможности узнавать: он не жалел телефониста, и тот теперь был согласен, что его не надо жалеть.