В горах Таврии - Илья Вергасов

Партизаны молчали. Тишину нарушил простуженный голос командира Черникова:

- Друзья, мы опоздали покинуть район Чайного домика и этих лесов. В этом некого винить. Мы собирались крепко ударить по немцам, но нас опередили, потому что среди нас был предатель. Теперь фашисты думают, что мы уже не способны покинуть район. Они надеются перебить нас, как мышей. Но мы пойдем и дойдем! Дойдем и будем бить фашистов. Может быть, потеряем еще часть товарищей, но если останемся здесь, - завтра, послезавтра нас обнаружат, и тогда погибнут все.

Черников без шапки долго молча стоял на пне. Потом, подняв обе руки, крикнул:

- Так пойдемте, товарищи!

- Пойдем, пойдем. Надо сегодня ночью выходить, - подхватили партизаны.

Люди разошлись. Мы дали час для приготовлений в путь.

Я потянул Домнина за рукав.

- Виктор Никитович, пора.

- Да, теперь пора.

За два дня до начала прочеса леса мы с комиссаром спрятали в лесу два мешка муки. Это был наш последний резерв.

В последние дни, оставаясь наедине, мы не раз напоминали друг другу о заветной муке. Однако старались отогнать желание немедленно достать этот запас, а как хотелось есть! Я только в эти дни познал страшные муки голода.

Домнин был выше меня ростом, сильнее и, конечно, еще больше, чем я, страдал от голода. Он страшно осунулся и однажды признался мне, что страдает галлюцинациями. Я тогда предложил немедленно вытащить последний запас. Он отказался наотрез:

- Что ты, еще не настало время.

Калашников, Черников, Кочевой, Якунин и другие пошли за Домниным, еще не зная, зачем их позвали. Когда мы с комиссаром убедились, что неприкосновенный запас цел, Домнин предупредил:

- Здесь имеется два мешка муки. Сейчас мы выдадим каждому отряду его долю, но не разрешим расходовать ни одного грамма. Насколько это важно, вы без меня понимаете. Муку нести лично или командиру, или комиссару отряда. Расходовать муку в каждом отдельном случае только по личному приказу моему или начальника района.

Конечно, все были поражены. Никто и предполагать не мог, что имеется такой запас.

Муку тщательно разделили кружкой по количеству людей. Командиры отрядов спрятали драгоценный груз в вещевых мешках.

К девяти часам вечера партизаны собрались на поляне у Чайного домика. Еще тлели оставленные карателями костры. Очевидно, именно здесь обогревались фашисты, уничтожившие санземлянку.

По небу неслись большие тучи. Пробиваясь между ними, полная яркая луна озаряла поляну и высоты, над которыми взвились ракеты гитлеровских застав. Горели заново разожженные костры. Морозный ветер заставлял партизан жаться к пламени. Многие спали сидя.

Обойдя лагерь, мы с Домниным разрешили командирам отрядов сварить затирку из расчета - полстакана муки на человека.

- Товарищ командир, а для чего вы растапливаете снег? - с какой-то странной надеждой спрашивали партизаны.

- Вот сейчас увидите.

Вдруг послышался гул приближающегося самолета. Кто-то выругался: "Проклятый фриц, и ночью не дает покоя!"

- От костров! - раздалась команда.

Но самолет сделал круг, потом второй, третий... Все ниже, ниже. Вдруг зажглись бортовые сигналы. Огни закачались...

- Сигнал!

- Сигнал! - закричали партизаны.

Да это же сигнал, переданный нами в Севастополь!

- Скорее, скорее ракету! - бегая по поляне, кричал я, сам не зная кому.

Мне подали ракетницу.

Я заложил в ракетницу единственную оставшуюся у нас белую ракету. Руки дрожат. По щекам бегут слезы... Сердце вот-вот разорвется. Не могу нажать на крючок ракетницы.

Совершенно неожиданно для меня раздался выстрел, и что-то белое, шипя, вспыхнуло ярким пламенем у моих ног. Оказывается, я бросил ракету себе под ноги, но и этого было достаточно, - летчик ответил сигналом.

Самолет развернулся, от него отделились большие белые куполы парашютов. Потом что-то со страшным свистом полетело к нам, врезалось в землю и обдало нас сухарями и кусками чего-то липкого.

Торпеда-мешок сорвалась с купола парашюта.

Люди бросились к месту падения парашютов. Несколько минут прошло, пока я сообразил: "Ведь надо немедленно все собрать!"

- Командиры и комиссары, ко мне!

Домнин и Кочевой навели порядок. Летчик еще несколько раз зажег бортовые сигналы и взял курс на Севастополь.

На поляне бегал Кравец, больше всех крича и ругаясь. Видать, он уже успел кое-что припрятать. Что-то уж слишком вздулись его карманы. Увидев меня, дед увильнул в сторонку.

- Искать всем парашют с радио! - крикнул Домнин.

Через несколько минут из глубокого ущелья донесся голос радиста:

- Есть батареи, целый мешок, только побитые.

И этот мешок сорвался с купола парашюта.

Я пошел к опечаленному радисту. Собрали немало полуразбитых банок. Кто-то нашел записку.

- Товарищ командир, бумага!!

"Уважаемые товарищи, - прочли мы с комиссаром. - Ваша связь пришла после десятидневных скитаний. Маркин здоров. Терлецкий и Айропетян ранены. Они герои. Теперь мы знаем о вас и ваших делах все.

Гордимся непреклонной волей партизан к борьбе в этих тяжелых условиях. Будем помогать всеми силами - завтра выходите на связь: мы бросили достаточно батарей. Скоро пришлем рацию. Ждем в эфире ежедневно: 10.00, 14.00, 22.00. Будем ждать всегда. Вам лучше перейти в Заповедник. Пожмите за нас руки тт. Мокроусову, Мартынову, Северскому, Никанорову, Чубу, Генову, Луговому и всем народным мстителям Крыма. Будьте севастопольцами, помогайте городу. Разрушайте немецкий тыл, убивайте фашистов и их приспешников...

О б к о м п а р т и и".

Эта записка, прочитанная нами при свете луны, пошла по рукам товарищей и вернулась к нам настолько истертая, что мы с трудом могли разобрать буквы.

Теперь все заговорили о Севастополе, все предлагали свою помощь радисту Иванову, который возился с банками разбитых батарей.

Мы собрали полтонны сухарей, 20 килограммов сала, 300 банок консервов, 50 килограммов сливочного масла, 1000 пачек двухсотграммовых концентратов и даже мешочек сушеных груш.

К затирке, которая два часа назад была неожиданным пиршеством, прибавились продукты, сброшенные для нас.

Каждому партизану выдали по три сухаря, куску сала и налили из десятилитровой банки по нескольку граммов спирта. Затирку заправили консервированным жиром и мясом из разбитых банок.

В лагере наступила необыкновенная тишина. На снежной поляне, освещенной лунным светом, темнели фигуры партизан. Люди молча ели.

Приближалось утро. Мы решили немедленно выходить, чтобы до полного рассвета подняться к северным склонам горы Беденекыр. Там переждать день, набраться сил, а на рассвете следующего дня начать подъем на яйлу.