Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

Жертвенное умерщвление правителей, обвиняемых в неурожаях, голоде или недостатке съестных припасов, практиковалось у многих (если не у всех) народов мира.{166} Бывало, что властителей не убивали, а, лишив трона, изгоняли с великим бесчестием и срамом.{167}

Вера в сверхъестественные способности правителей долго держалась у народов Западной Европы. Когда, например, «король Дании Вальдемар I совершал путешествие по Германии, матери приносили ему своих детей, а землепашцы семена, чтобы он к ним прикоснулся; считалось, что от королевского прикосновения дети будут лучше расти. По тем же причинам земледельцы просили короля бросать семена в землю. У древних ирландцев бытовало верование, что, если король соблюдает обычаи предков, погода будет мягкой, урожай — обильным, скот — плодовитым, воды — изобиловать рыбой, а фруктовые деревья — сгибаться под тяжестью плодов. Среди благотворных последствий правления справедливого короля канон, приписываемый святому Патрику, перечисляет „хорошую погоду, спокойное море, обильные урожаи и отягощенные плодами деревья”. Напротив, голод, бесплодие, порча плодов и неурожай рассматривались как неопровержимое доказательство того, что правящий монарх плох».{168}

В свете приведенных нами сравнительно-исторических данных становится вполне понятным изгнание новгородцами князя Глеба — правителя, не справляющегося со своими обязанностями гаранта благополучия общины и навлекшего «скудость» на землю Новгородскую.

Подводя итоги, необходимо сказать, что новгородские волнения, приуроченные летописцем к 1071 г., но имевшие место позже, где-то в 1076–1077 гг., по своему характеру напоминают суздальский «мятеж» 1024 г. Главной их причиной стал недород («скудость»), поразивший Новгородчину. Голодные времена способствовали активизации волхвов, пытавшихся преодолеть кризис старыми языческими средствами. Появился волхв и в Новгороде. Постигшие новгородцев беды он, судя по всему, связывал с отступлением от истинной веры предков, с принятием христианства.{169} Волхв призывал «погубить» епископа, т. е. принести владыку в жертву «за урожай». Не развенчай князь Глеб кудесника, продемонстрировав перед народом его ординарность и беспочвенность притязаний на роль провидца, епископу пришлось бы отправиться «на тот свет». Однако вскоре страсти вновь накалились, и, возможно, епископ все-таки был убит, хотя сведениями об этом мы не располагаем. С большей уверенностью можно говорить о Глебе, которого новгородцы сбросили с княжеского стола и едва не убили, возмущенные неумением правителя дать общине благоденствие.

Все это, конечно, — гипотетические мысли и догадки. И даже если они не верны, бесспорным для нас остается то, что столкновения в Новгороде нельзя отождествлять с классовой борьбой, ибо противоборство социальных сил здесь осуществляется не на классовой основе: по одну сторону стоят епископ, князь и дружина, а по другую нерасчлененная масса новгородцев, куда входят знатные и простые свободные люди.{170} Это — религиозный и бытовой конфликт общины со своими высшими властями. Но в нем, хотя и в скрытом виде, заключена идея сопротивления Новгорода Киеву в лице его представителей — князя и епископа, оказавшихся в волховской столице по воле киевских светской и духовной властей. В этом сопротивлении новгородцы выступают единой массой.

Признание единства новгородской общины в борьбе с князьями (наместниками киевских великих князей) побуждает нас отказаться от существующего в историографии мнения, по которому главной движущей силой ее было якобы новгородское боярство. Вернее, на наш взгляд, говорить о новгородцах в целом, поскольку они действовали против князей сообща. Бояре же, будучи лидерами местного общества, руководили «антикняжеской борьбой». И вряд ли стоит изображать дело так, будто они с помощью демагогии обманывали народ, преподнося свою узкосословную «борьбу за власть как общую борьбу за новгородские вольности».{171} Мы, разумеется, не хотим сказать, что новгородские бояре пеклись лишь об общем благе, жертвуя своими выгодами. Они рвались к престижным позициям в обществе, жаждали власти и обогащения. Спор не об этом. Наша мысль в том, что на данном этапе становления новгородской республики (вторая половина XI в.) политика боярства объективно отвечала потребностям всех новгородцев, ибо прекращение зависимости от Киева являлось исторической необходимостью для новгородского общества.

Требует уточнения и само понятие «антикняжеская борьба». Нельзя, по нашему убеждению, принимать выступления против отдельных князей за выступления против собственно княжеской власти. Новгородцы боролись за ликвидацию господства Киева, а поскольку оно персонифицировалось преимущественно в князьях-наместниках, то, естественно, их борьба принимала форму антикняжеских действий. По существу же своему, повторяем, это была борьба за независимость от киевских князей, но не против княжеской власти как социального института. Может показаться парадоксальным то обстоятельство, что в практике изгнания князей мы находим мотивы приятия княжеской власти новгородцами. Ведь изгоняли правителей, наносивших очевидный вред новгородской волости. А тех, кто княжил, как, например, Ярослав,{172} в известном согласии с местными интересами, новгородцы поддерживали. Возможность изгнания понуждала князей править с оглядкой, иначе служила орудием обуздания княжеского произвола, в конечном счете — средством конституирования княжеской власти в системе других высших органов власти новгородской республики.

В арсенале новгородцев появилось еще одно изобретение, с помощью которого они противились притязаниям великих киевских князей: «вскормление», или воспитание, выращивание князей с юных лет. Взяв к себе по договоренности с великим князем какого-нибудь княжича-отрока, новгородцы старались воспитать младого Рюриковича в духе своих обычаев и нравов, чтобы сделать из него правителя, властвующего в согласии с интересами новгородского общества.{173} Вот почему «вскормление» князя есть по сути способ превращения власти князя-наместника, навязанной извне, в местную княжескую власть новгородской общины. Разумеется, это превращение не было полным. Но отрицать определенные его результаты мы не должны.

Вспоминается князь Мстислав, сын Владимира Мономаха, «вскормленный» новгородцами. Мстислава привезли в Новгород в 1088 г., когда ему было 12 лет от роду.{174} В 1093 г. он перешел в Ростов, а потом, вероятно, — в Смоленск. В 1095 г. новгородцы снова взяли княжича к себе. Мстислав в общей сложности княжил в Новгороде почти 30 лет. Новгородцы дорожили им прежде всего потому, что они «вскормили» его. Повесть временных лет рассказывает, что в 1002 г. великий князь киевский Святополк задумал вывести Мстислава из Новгорода и посадить там своего сына. Посланцы новгородского веча заявили Святополку: «Се мы, княже, прислани к тобе, и ркли ны тако: не хочем Святополка, ни сына его. Аще ли 2 главе имееть сын твой, то пошли и; а сего (Мстислава. — И.Ф.) ны дал Всеволод, а въскормили есмы собе князь, а ты еси шел от нас». Затем мы узнаем, что Святополк имел с новгородцами «многу прю». Однако те настояли на своем: «Поимши Мстислава, придоша Новугороду».{175} «Вскормленный» новгородцами князь был для них, следовательно, несравненно желаннее, чем любой иной искатель княжеского стола. Но это не все. Приведенный летописный текст дает пищу для дальнейших размышлений и выводов. Если прежде новгородцы не решались противиться направляемым из Киева князьям-наместникам, отваживаясь лишь со временем изгонять пришельцев за разные провинности, то теперь они настолько усилились, что дерзают ослушаться великого князя киевского и не принять угодного ему кандидата в новгородские князья, отдав предпочтение другому. Перед нами в сущности княжеское избрание, хотя и не в столь отчетливой форме, как это станет позже.

«Пря», о которой сообщает летописец, любопытна еще и тем, что в ней заключен выразительный упрек, брошенный новгородцами Святополку: «Ты еси шел от нас». Князю припомнили случай, когда он, прокняжив в Новгороде около 10 лет, оставил новгородское княжение ради Турова.{176} Похоже, что новгородцев не устраивали беспричинные, с их точки зрения, уходы князей. Понять, почему им это не нравилось, легко: такого рода уходы подрывали усилия новгородской общины по ослаблению зависимости от «матери градов русских» — Киева, а также по приспособлению княжеской власти к нуждам рождающейся республики.

Тенденции развития княжеской власти в Новгороде, наметившиеся в первой трети XI в., в конце того же столетия значительно окрепли. Новгородский князь формально еще был наместником великого киевского князя. Но под оболочкой наместничества явственно обозначились перемены в статусе князя, превращавшегося в республиканский орган власти. Новгородцы добивались изменения социальной роли князя, пользуясь различными средствами: изгнанием, «вскормлением» и пр. Былое тождество княжения с наместничеством разрушалось. Известное расхождением между этими институтами к исходу XI в. отрицать не приходится.