Темпоград. Научно-фантастический роман - Георгий Гуревич

Сами судите: у нас скелет внутри, у насекомых — снаружи. У нас спинной мозг, у них — брюшной, у нас — головной, у них — подглоточный. У нас мешок с воздухом — легкие, а кровь в трубочках. У них мешок с кровью — полость тела, а в трубочках — воздух. Мы дышим, вдыхая и выдыхая; можем этот активный аппарат использовать для речи. У насекомых дыхание пассивное, они кричат и поют… крыльями. Пчелы разговаривают танцуя. Язык жестов — любимое детище академика Марра! Муравьи же беседуют, скрещивая на ходу антенны. Что можно сообщить, прикасаясь усиками? Вероятнее всего — химический состав особых выделений. Муравьи анализируют друг друга на ходу: я голоден, я сыт, я болен, я устал, я возбужден, я кормлю личинку, я тащу добычу. Язык химического анализа! В какой словарь его уложишь?

Все у них не так, все наоборот. Поистине, природа как бы задалась целью разоблачить наш самодовольный антропоморфизм. Рядом с людьми поместила антилюдей, построила их тело совершенно иначе, дала иные размеры. Но и у наших антиподов — города, сообщество, забота о потомстве, земледелие и скотоводство своего рода, даже войны, даже рабы… И если бы в прошлом, XX веке люди позволили бы отравить себя атомной радиацией, на Земле остались бы муравьи с их жесткими ДНК, менее чувствительными к излучению. К тому же в их костях нет кальция, стронций тоже не накапливается.

Где-то я читал: будь муравьи ростом с собаку, они завоевали бы мир. Не завоевали бы. Собаки загрызли бы их шутя. У муравьев медлительные нервы, тощие ноги и вялые мускулы, крупные насекомые не смогли бы сами себя носить по земле, не смогли бы пищу добыть. Я сколько угодно мог ахать: какой блестящий хирург оса! Но ведь она способна на одну-единственную операцию — на анестезию кузнечика. Оса — сверхузкий специалист (специалисты, не обижайтесь!), оса — тупой педант, не способный научиться ничему. Человек же может выучиться чему угодно. Победа теплокровных над насекомыми — это победа гибкой изменчивости над застывшей наследственностью. Победа человека — это победа гибкого универсала над застывшими в своей косности специалистами.

Так что я не воспеваю эти бронированные чудовища, которые ползают, носятся и прыгают у вас под ногами. Не то меня поразило.

Поразило, что мы отошли не так далеко, всего на два порядка, но уже попали в иной мир с иными законами жизни, иной тяжестью, иными формами и красками. Два порядка, и жизнь навыворот, если сравнивать с человеческой. Что же мы встретим на десятом или двадцатом порядке, где и физика принципиально иная? Что будет там — ничто или нечто невероятное? Может быть, принципиально иная, несусветная жизнь? Раньше я считал такие рассуждения пустословием, развлекательной чушью, но сейчас, присмотревшись к насекомым, я готов принять что угодно. Всякое может быть.

Гранатов помолчал и добавил суховатым голосом:

— Прошу простить мое отступление от точной науки, но полагаю, что выводы не менее важны, чем доводы, а для доводов впечатления не менее существенны, чем измерения. А теперь я передаю слово строгим специалистам — моим молодым соратникам.

В репродукторе загудел голос Джона.

Но — странное дело! — специалисты-слушатели проявили равнодушие к отчетам специалистов-путешественников. Даже Баумгольц, прослушав несколько цифровых столбиков, махнул рукой: «Потом, потом!» И распорядился пропустить все передачи вплоть до следующего выступления Гранатова:

«…наше пребывание на ступени второго порядка заканчивается. Сейчас мы установим приемник для броска на очередную станцию, на ступень четвертого порядка. Поставим его у самой воды. По плану на той станции полагается наблюдать микрожизнь в капле. Выходим. Следите за экраном».

Все вперили глаза в обзорный экран, где краснел стаканчик. Почти сразу же из него на траву выпрыгнули маленькие шпулечки, резво поскакали вниз по склону к ближайшей луже. Прискакали, замерли на миг и так же резво запрыгали в темпоскаф. Приемник четвертого порядка, к сожалению, нельзя было рассмотреть, он был около миллиметра высотой. Где-то у самой воды в мокрый песок темпонавты воткнули этот миллиметровый стаканчик.

Экран резко осветился. Пламя вспыхнуло и погасло.

Зрители замерли. Затаили дыхание, уставившись на экран. Шли решающие минуты.

Ведь уменьшение сопровождается ускорением времени; темпоградцы не могли забыть этого правила. На каждой станции путешественники должны были пробыть свои четыре биологических дня, но для наблюдателей срок все укорачивался. На ступени второго порядка — в гостях у насекомых — четыре биодня соответствовали темпоградскому часу, на ступени четвертого порядка — половине минуты, на следующих станциях — долям секунды. Стало быть, исчезнув из поля зрения, путешественники должны были тут же, не позже чем через секунду, через несколько секунд от силы, появиться снова.

Вспышка. Через полминуты огонек. Искорка. Па-у-за! И тут же искорки возвращения.

Вот вспыхнул огонек у лужицы. Покинут амебный уровень.

Искра. Покинута следующая станция — вирусогенная. Микронавты в мире молекул и атомов.

Молчание. Зрители не дышат. Не мигая, смотрят на экран.

Ну же!

Ну!!

Секунда. Другая. Третья. Еще теплится надежда. Микронавты еще могут вернуться, застрявши среди молекул, проведя там несколько биолет… всю свою жизнь.

Десятая секунда… двадцатая… минута!

Не вернулись!

Кто-то срывается, хлопнув дверью, бежит в парк. Приборам не верит. Может, экран врет, а люди уже на месте…

Нет искр. Тускло-серый, неозаренный стаканчик стоит в ямке близ муравейника. Темпоскаф ждет возвращения хозяев.

Секунды! Секунды! Секунды!

Баумгольц, сгорбившись, поднимается, молча стоит, понурив голову. Шаркают отодвинутые кресла. Все стоят молча.

Слава памяти погибших героев…

Не вернулись. Затеряны в дебрях атомов.

18. В ДЕБРЯХ АТОМОВ

Что же случилось? Почему не вернулись микронавты?

Умом все понимали, что надежды нет никакой, но сердце не хотело верить. Неужели они погибли, такие жизнерадостные, такие деятельные и крепкие: и сведущий Чанг, и могучий Джон, и молоденькая Марина. А мудрый Гранатов… Неужто и он не нашел выхода? Только сегодня утром с ними простились, только десять минут назад слушали их голоса. Чтобы поверить в потерю, нужно к ней привыкнуть. Пока что привычки не было, и рассудок, подчиняясь подсознательной надежде, конструировал какие-то обнадеживающие теории: а вдруг наука ошибается, на нижних уровнях время не ускоряется, а замедляется; а вдруг микронавты застряли на втором уровне, где можно протянуть и полгода, отремонтируют темпоскаф и появятся; а вдруг…