Прорвать Блокаду! Адские Высоты - Алексей Ивакин

Машина вышла на трассу. Стало чуть меньше трясти. «Урал» прибавил скорости.

Скучно… Нет никаких приключений. Ну не считать же приключением то, что мы на ходу привязываем тент к крыше кузова? А то не видно «фольксов» и «тойот», обгоняющих армейский «Урал».

Просто едем.

Вот еще поворот. Машина притормаживает – дорожники шлепают горячим асфальтом по ямам. Кисло пахнет битумом. Точно кто-то из чиновничьих снусмумриков приедет завтра. А мы им шоу обеспечиваем. Готовим кости для пиара.

Солнышко греет лицо. Я млею, как старый кот, подставляя небритую свою морду под горячие лучи. На небе ни облачка.

Еще поворот.

Проехали Молодцово – странная деревенька на краю войны и мира. Три хрущевки и кучки молодых алкоголиков, зорко восседающих у подъездов аки грифы, вожделеющие добычу. Один магазин. Надо будет сюда заехать на обратном пути.

Еще поворот. Въезжаем на мемориал. Машина тормознула. Приехали.

Выпрыгиваем из кузова, щелкая каблуками берцев по асфальту. Блин. Я уже отвык от асфальта.

Мимо идут какие-то люди. В гражданской одежде. В чистой одежде. Я внезапно обнаруживаю, что весь грязный. Руки умудрились в себя впитать прах той войны и почернели. Безымянный и средний пальцы на правой руке вообще желтые – от «Примы». Про одежду и говорить нечего. Вроде бы отстирал вчера? Ан нет. Прошелся от лагеря до машины – вот уже и ботинки в грязи. И на внутренних сторонах штанин – глина.

И вдруг я понимаю: мне эта глина, эта грязь, эта земля – наша земля на моих ногах! – важнее любых наград.

На моих ногах – прах моих предков.

Вот так.

Идем к главной площадке мемориала. Слева и справа – мраморные и гранитные плиты. На плитах имена, звания и даты. ИХ так много… их ТАК много… их так МНОГО…

Синявинские высоты – одно из самых страшных мест на земле.

Странные холмы в центре болот. Здесь сидели немцы и долбили по Дороге Жизни. Сюда шли те, которых мы сегодня привезли сюда в «Урале».

Здесь… Здесь страшно. Даже сейчас, в мирное время.

Мы выгружаем мешки из кузова.

Тащим их к гробам. Саша их уже расставил по порядку.

– Пока двести восемьдесят бойцов со всей экспедиции, – говорит он нам. – Может быть, еще кто поднимет сегодня?

Может, конечно.

Все в этом мире бывает.

Снимаю обтянутую красной тканью крышку с одного из гробов.

Внутри мягонько. По-настоящему сделали.

Крышку складываю на соседний гроб. Их тут ровно сто штук. Обычно складывают троих в одну домовину. А иногда и одного. А иногда и десятерых.

Подтаскиваю мешок. Начинаю выкладывать. На белую подкладку гроба падают кусочки земли.

А потом о дерево стучат кости.

В мешке останки четырех бойцов. Выкладываю большие кости – конечности – так, как они должны лежать у человека. Ноги внизу. Руки вверху. Осколки черепа на подушку. Зубы россыпью чуть ниже. Вместе с землей. Ключички выкладываю – как должны быть. Нотной строкой – ребра. Из одного ребра торчит пуля. Не трогаю ее…

Вдруг за спиной кто-то говорит полушепотом. Но я слышу:

– Мама, смотри… Скелеты!

Резко, словно вынырнув из какого-то липкого сна, я возвращаюсь в реальность. Оглядываюсь. За спиной стоят две женщины. Старшей – лет сорок. Младшей – на двадцать лет меньше. Обе с каким-то суеверным ужасом смотрят на череп в моих руках. К ним подходят еще несколько человек – краснолицый мужик и несколько детей. Подойдя, они замирают, словно споткнувшись о невидимую стену и не дойдя до гробов буквально полшага.

Я отворачиваюсь и продолжаю свое дело. Понятно, очередную экскурсию привезли.

– А, так это поисковики! – со знанием дела говорит мужик. В руке его бутылочка пива. Жарко, понятно. Тоже пива хочу. – Вот новых нарыли и хоронят.

Чувствую себя клоуном на арене.

– Тут наши оборону держали…

Меня едва не подбрасывает от этих слов.

– …а немцы атаковали и никак не могли взять Синявинские высоты.

Очень патриотичненькая версия истории. От которой тошнит.

– Папа, а почему они воевали тут?

Раньше мы спрашивали – за что они воевали…

– А это потому, что два диктатора – Гитлер и Сталин – не могли поделить Европу и стали из-за этого воевать друг с другом.

У меня в руках бедренная кость. Хочется развернуться и вдарить мужику по морде этой костью.

– А они плохие были, да, папа?

– Да, дочка. Очень плохие.

Я не выдерживаю и поворачиваюсь:

– Извините, но вы мешаете.

Мне мешаете. Мужикам мешаете. Всем мешаете.

Я жду типичного наезда: «Да чо, брат, мы посмотрим, брат!»

Не брат ты мне…

Мужик хочет сказать что-то подобное. Но у него не получается. Его за руку дергает дочь:

– Папа, пойдем еще погуляем? А то тут страшно…

Я возвращаюсь к костям своих предков. Мне тоже страшно. За будущее.

Зачем мне это все? Что я тут делаю? Меня называли гробокопателем. Меня называли мародером. А я как тот ныряльщик, знающий цену глотку воздуха. Передо мной… Вокруг меня… Смерть. Поэтому я ценю жизнь. Ту, которая у меня есть.

Кости стучат по дереву.

Один гроб полон, второй, третий… Накрываем их крышками.

Лейтенанта Уткина в отдельный. Пусть даже это и не он… У него на лобовой кости черепа аккуратная дырка. Снайпер работал. Или случай, что на войне часто равнозначно.

Кости у него черные. А зубы белые, молодые. Сколько ему было в сорок третьем? Двадцать семь всего.

Землю, оставшуюся в мешке, высыпаю в гроб – это земля, которой лейтенант Уткин стал. Да. Он стал быть землей. Быть землей. Быть. Стал. Точка.

Накрываю гроб крышкой. Больше я тебя не увижу, лейтенант Уткин. Или кто ты на самом деле?

И так ли это важно?

Какие-то птички щебечут над кладбищем. У них брачный сезон. И солнце жарит что есть мочи.

Как-то даже непривычно.

Сажусь на гроб перекурить. На пустой, естественно. Пока в нем нет людей – это просто ящик. Смотрю на часы. Блин… Опять час исчез. Когда берешь в руки кости – время и пространство сжимаются в какую-то сверхплотную точку. И вне этой точки – ничего нет.

Только сейчас я обнаружил, что Рита и мужики сложили уже всех остальных по своим новым постелям.

Да. Для меня гроб – это постель. Последняя. Не крайняя… Именно последняя.

Ну вот и все. Раскладку закончили. Разложили косточки.

Можно собираться домой. Еще успеем покопать.

Но Сашка просит помощи. Бойцы его отряда работают. Тамбовцы и Северодвинцы все еще со своими найденными разбираются. Казахи из Алматы уже свалили. А ведь надо могилу под сотню гробов копать. Да не вручную! Не! Экскаватор ждет команды на копку. Администрация Кировского района обеспечила. Чиновники обеспечивают все, что касается их репутации. Представьте себе: журналисты с журналюхами приедут завтра – а могилы нет!

Шутка. Мы и сами бы выкопали. Чай, опыт есть. В тех местах, куда чиновники не добираются, сами копаем.

Шайтан-машина ждет отмашки.

И Саша отмашку дает. Каждый вывороченный кусок земли мы быстро проверяем рабочими ножами.

Экскаватор рычит и выворачивает для нас все новые и новые порции.

В одной из них – доска. Пока «поисковый терминатор» заносит ковш над постепенно разрастающейся могилой, мы разглядываем ее. На ней ничего нет. Следующая порция приносит обрубок бревна.

Понятно.

Блин.

Блиндаж, в смысле.

Скорее всего, немецкий. Не потому, что бревно арийское, а потому, что здесь гансы оборону держали почти год.

А наши их тут убивали.

Блин, ты даж твою меть… Как же не хочется гансов-то поднимать. Господи! Ну, пусть блиндаж пустой окажется!

Господь где-то там ухмыляется в седую бороду и делает блиндаж пустым.

Ничего нет, кроме бревен наката и дощатого пола.

Железяки не в счет.

Когда экскаватор выкапывает здоровенную квадратную яму – мы прыгаем туда. Тщательно просматриваем стенки будущей могилы. Еще осколки. И еще. А тут ключом бьет вода. Грунтовые воды, знаете ли. Пока экскаватор делает вход в могилу – по этому пологому входу мы завтра будем носить гробы – таскаем на дно хвойный лапник. Зачем?

Так красивее.

– Стоооой! Стооой, твою мать! – резкий крик за спиной. Я оборачиваюсь.

Очередным гребком экскаватор зацепил бедренную кость. Человеческую, конечно. Она торчит, словно палец из земли. Мужик за рычагами не видит ее. Он замахивается ковшом на следующий копок. За рычанием мотора он не услышал крик Мурзика.

Гоша кинулся к кости. Из кабины его не видно, он распластался по земле, разглядывая находку. Ковш неторопливо опускается на его спину. Гошке все равно. Потому как нам – похоронной команде, опоздавшей на семь десятков лет, – важнее они, чем мы. Как им когда-то. Им дети Ленинграда были важнее своих жизней. Мы берем пример с них. Как уж получается.

И только наш ор, свист, мат и махание руками остановили увлекшегося экскаваторщика.

Он выпрыгивает из кабины.

Молча подходит к яме.

Заглядывает.

Потом кивает и говорит:

– Я отъеду. Когда подымете – свистни, Саш!

Сашка сдвигает фуражку на затылок, вытирает потный лоб: