Социально-политическая психология - Герман Дилигенский

Проявляется она также и в том, что средства, предлагаемые для осуществления широких общественно–политических целей, тоже превращаются в самостоятельные установки, в самоцель, отодвигая психологически на задний план, а то и вовсе заставляя предать забвению конечную цель. Такое происходит, например, во время революций, когда победа революции, ниспровержение существующей власти и защищаемых ею порядков оказываются чем–то гораздо более важным, чем конструктивные цели, во имя которых была задумана революция.

Общественно–политическая жизнь, как уже отмечалось выше, во многих своих параметрах развертывается на уровнях, далеких от непосредственно осознаваемых интересов и понимания большинства членов общества. В этих условиях установки–потребности, имеющие отношение к политике и общественному устройству, служат необходимым средством психологического включения массы в общественно–политическую жизнь. Так, многие избиратели в любой стране настолько плохо представляют себе возможную политику различных партий или кандидатов, своеобразие их платформы по сравнению с соперниками, что они просто не могли бы участвовать в выборах, если бы не имели позитивных или негативных установок в отношении определенных партий и лидеров.

Независимость установок от потребностей мы определили как относительную. Любая установка соответствует той или иной потребности в том смысле, что она способна предупреждать возникновение какого–то психического дефицита или напряженности. Независима же она потому, что предметное содержание потребности с самого начала определяется именно установкой, ее усвоению не предшествует непосредственно переживаемое состояние дефицита, вызывающее поисковое поведение и процесс «опредмечивания» потребности. Подобный способ формирования потребностей из установок (а не наоборот) возможен лишь при определенных условиях. Во–первых, установка не вырабатывается и не отбирается индивидом в процессе самостоятельной психической активности, но усваивается в готовом виде из общественного сознания — через процессы социализации и коммуникации. Во–вторых, установка укрепляется вначале в сознании субъекта, приобретает вербальное выражение и лишь потом укореняется в аффективной и бессознательной сферах психики. В этом сказывается хорошо известный психологам факт: хотя сознание не контролирует целиком все психические явления и процессы, оно способно в значительной мере регулировать лежащие ниже сферы психики.

Установки, приобретаемые в готовом виде из социального опыта и культуры — один из важнейших компонентов социально–политической психологии. Индивид вообще очень редко вырабатывает свое совершенно уникальное отношение к общественной и политической действительности; поскольку она в отличие от частной жизни охватывает множество людей, свои установки в отношении этой действительности индивид сплошь и рядом заимствует от других, от той или иной социальной общности. Такой путь усвоения социально–политических установок в определенном смысле сближает их со стереотипами, и действительно качество стереотипности часто присутствует в установках. Неправильно было бы, однако, отождествлять эти понятия: стереотип — в основном когнитивное образование, разновидность социального знания, установка же помимо когнитивных имеет еще мотивационную, а также, как увидим ниже, и другие функции. Кроме того, в отличие от стереотипа установка не обязательно отличается неподвижностью, особо стойкой устойчивостью: установки, особенно социально–политические, способны меняться, особенно под влиянием изменений в потребностях, в мотивах, в знаниях и опыте людей.

Если подытожить все сказанное об отношениях между потребностями и социально–политическими установками, можно сделать вывод о двойственной мотивационной основе этих установок. Одни из них, как отмечалось во второй главе книги, представляют собой продукт экстраполяции в сферу социально–политической психологии «обыденных» и личностных потребностей людей, сложившихся вне этой сферы. Подобные потребности и выражающие их установки воплощаются в требованиях, которые люди предъявляют обществу и его институтам. Другие потребности и установки рождаются непосредственно из социально–политических отношений людей, причем в процессе их формирования и воспроизводства первичным звеном часто являются социальные и политические установки (аттитюды), усвоенные индивидом из общественного сознания. Из приведенных примеров легко убедиться, что такого рода часто самостоятельными установками–потребностями являются, например, политические цели — если, разумеется, они интериоризированы тем или иным множеством людей, превратились в мотивы их суждений и действий.

Теперь нам предстоит разобраться в том, как именно из социальнополитических отношений возникают соответствующие им (а не экстраполированные из других сфер) потребности, мотивы и установки. А также в том, почему и каким образом они включаются в психологию личности.

Установки и феномен идентификации

Социально–политические отношения — это в самом общем виде отношения трех уровней. Вопервых, между индивидами и большими социальными группами различных типов и масштабов. Во–вторых, отношения между самими этими группами. И, наконец, в–третьих, отношения между людьми (выступающими в качестве индивидов или будучи объединенными в группы) и социальными институтами. Ограничиваясь пока отношениями первых двух уровней (внутри–и межгрупповыми), можно констатировать, что необходимым условием их функционирования является большая или меньшая степень психологической интеграции индивидов в большие социальные группы. С точки зрения изложенной выше (см. главу II) концепции психологии мотивации, такая интеграция есть проявление одной из базовых мотивационных тенденций человека — потребности в связях с другими людьми, в общности с ними.

В психологических теориях личности социально–интегративная тенденция человеческой психики характеризуется и анализируется поразному. Например, в концепции А. Маслоу она выделяется, как мы видели, в особую инстинктоидную потребность в «принадлежности» (к человеческой общности). В других теоретических контекстах, например в психоаналитическом, эта тенденция рассматривается вне связи с мотивационной проблематикой, но как одно из проявлений полифункционального психического феномена идентификации — присущего человеку бессознательного отождествления себя с кем–то другим, переживание тождественности другому. Российский психолог Е.З. Басина считает разновидностью идентификации эмпатию — способность человека переживать, чувствовать за другого, как за самого себя[128].

Идентификация или эмпатия яснее всего проявляются в межличностных отношениях — семейных, любовных, дружеских, микрогрупповых. Труднее понять, как люди могут идентифицировать себя с «другими», которые в основной своей массе находятся вне зоны их непосредственных контактов — с большой социальной группой или институтов (нацией, государством, классом, конфессией, политическим течением и т.д.). Такого рода «обобщенные другие» присутствуют в психике индивида в виде более или менее абстрактного образа, а идентификация, «сопереживание» с абстракцией по всей видимости, дело психологически достаточно трудное. Вопрос, собственно, и состоит в том, какая «сила» позволяет преодолеть эти трудности. А также в том, какие факторы обусловливают индивидуальный выбор того или иного из наличествующих в социальной действительности «обобщенных других», большую или меньшую степень идентификации с ними.

Ответы на эти вопросы, очевидно, кроются в социальной природе бытия и психической жизни человека. В принципе эта природа вообще не предполагает каких–либо ограничений масштаба практических и психологических связей между людьми: единственное предельное ограничение — это принадлежность к человеческому роду. Реальные и гораздо более узкие ограничения накладываются не человеческой онтологией, но историей, географией и возможностями взаимного познания. История становления человека проходила в социальном плане через эволюцию стай его ближайших предков в родо–племенные общности, вынужденные соперничать между собой за доступ к природным благам, необходимым для их существования. Масштабы человеческих общностей диктовались условиями, оптимальными для выживания и организации совместной производственной деятельности, эволюционировали и расширялись в интересах защиты этих условий и их улучшения. Познание людьми их собственных социальных связей основывалось вначале на совместной жизнедеятельности и непосредственном общении; у многих первобытных племен общее понятие «люди» совпадало с именем племени. Для первобытного человека характерен высокий уровень идентификации со «своей» общностью; люди, находившиеся за ее пределами, воспринимались либо как реальные и потенциальные враги и соперники, либо как нейтральные «чужие». Так возник психологический и лингвистический — выраженный в местоимениях первого и второго–третьего лица дуализм «мы» — «они (вы)».