Призраки кургана - Денис Чекалов

Поскольку тема книги, гласившая: «Верно ли, что у минотавров шерсть становится гладкой, если кормить их жженою пробкою, а также другие воспоминания имперского брадобрея», — не могла никого заинтересовать, томик переходил от одного перекупщика к другому, и ни один так и не удосужился его открыть.

Впрочем, дело здесь было не только в том, что их любопытство давно зачахло и сморщилось, — антиквары боялись, что порвут страницы, пытаясь разъединить их, а следовательно, не удастся перепродать кладезь знаний.

Гоблин Силантий оказался среди них первым, кто увидел в книге книгу, а не предмет для продажи. Когда вы заходите в библиотеку — не забудьте сдать при входе оружие и магические жезлы, вам вернут их в целости, а вот волшебные палочки можете брать с собой, — то сразу видите перед собой мраморную плиту, на которой изображен основатель хранилища в тот момент, когда он раскрыл склеившиеся страницы и увидел спрятанные между ними сокровища.

Книга успела поменять столько хозяев, что искать истинного владельца камней не имело смысла. Впрочем, будь он все еще жив, то наверняка сам бы разыскал свой тайник, — благо, фолиант долгое время пылился то у одного продавца, то у другого.

На деньги, вырученные от продажи ценностей, гоблин основал библиотеку Тритонов, которая с тех пор растет ввысь, вширь и вглубь — поднимаясь к небу новыми этажами, распахиваясь крыльями и вгрызаясь в землю необъятным цоколем.

Настоятелю даже пришлось нанять целый отряд гномов, чтобы держать в порядке подвальные помещения.

Эта история хорошо известна в Киеве и далеко за его пределами, а если так случилось, что вы раньше не слышали ее — при входе в библиотеку вам охотно подарят красочный свиток, со множеством иллюстраций, в котором она подробно описана.

Пользоваться библиотекой может любой, она бесплатна, и существует за счет богатых пожертвований, которые охотно делают бояре, купцы и маги, — справедливо считая хранилище Тритонов одной из главных ценностей города.

К главному входу ведут семь мраморных ступеней, каждая из которых украшена одним из латинских слов, обозначающих шаги на пути познания — от «Удивления» до «Свободы».

Руфус Остромеч встретил нас на верхнем этаже библиотеки, — впрочем, гномы уже начинали выстраивать новый ярус. Книг в мире так много, что для них всегда не хватает места, — любил говорить Силантий. Поэтому, согласно замыслу основателя, хранилище Тритонов никогда не будет подведено под крышу, постоянно расширяясь, как и знание о мире.

Взглянув на седого книжника, сложно было поверить, что перед тобой — прославленный воин, кровавый завоеватель, служивший воеводой у самого Всеслава Черепокрушителя.

Перед нами, в мягком удобном кресле, сидел умудренный жизнью старик — привыкший познавать мир, глядя на него издалека, через витражные окна высокой библиотеки. На его лице не было ни озлобленности, ни печали, и хотя глубокие морщины давно испещрили его лоб, ни одна из них не была росписью ярости или горя.

Снежана замедлила шаг, словно споткнулась — ей показалось, что мы ошиблись комнатой. Так не может выглядеть человек, который убивал сам и лишь волей Перуна не погиб много лет назад под вражеским топором.

Однако мраморная табличка с золотыми буквами, приклепленная у входа, не оставляла сомнений, кто перед нами, и первый же взгляд на руки старика убедил меня в том, что мы на месте. Сильные, крепкие несмотря на возраст, они были покрыты былыми шрамами, а тяжелые мозоли говорили о том, что в прошлом эти пальцы сжимали меч, а не перо птицы Рух.

Подняв глаза на нас, он скользнул по нашим фигурам с интересом — так маленький мальчик глядит на игрушки в лавке, еще не зная, станут ли они частью его мира, или пройдут мимо, исчезнув в круговерти событий, — и по-детски не заботясь об этом, в уверенности, что доброе провидение в лице матери и отца пошлет ему не те, так другие.

Я не раз убеждался в том, что по-настоящему мы живем лишь в детстве и старости. Ребенок не верит, будто мир вокруг него может рухнуть, объятый пламенем времени, и потому не боится будущего. С возрастом мы понимаем, что все вокруг нас исчезнет, да и нас не минет эта судьба, — а потому надо радоваться тому, что есть, беспечно не думая о завтрашнем дне, который рано или поздно отнимет все.

Между этими эпохами лежит зрелость — когда мы отчаянно прибиваем себя к земле, не в силах понять, что все наши усилия тщетны, и однажды холодный ветер вырвет нас, словно дерево с корнем, и унесет туда, откуда возврата нет.

— Чародей, — произнес Руфус, поднимаясь навстречу нам, и у меня невольно захватило дух при виде этого зрелища — словно могучая, покрытая седым снегом скала выросла там, где мгновение назад сидел книжник.

Да, если его душа и забыла яростный звон битвы, тело сохранило память о прошлом. Перед нами стоял мускулистый, закаленный в бою воин — но с чистыми глазами безгрешного старика.

— Смотритель сказал, что у вас вопросы, — произнес Остромеч, после того, как мы обменялись приветствиями, и книжник указал нам на мягкие глубокие кресла, стоявшие напротив его стола. — Раньше, я часто водил гостей по библиотеке, рассказывал об ее истории…

Он улыбнулся своим воспоминаниям, и меня пронзила мысль о том, что этот человек называет своим прошлым то, что случилось с ним здесь, в тиши мраморных стен, — а вовсе не свои походы под знаменем Всеслава.

— К несчастью, сейчас у меня нет на это времени. Я давно задумал трактат о Платоне, и теперь все мои мысли занимает лишь он… Знаете ли вы, что великий философ никогда не ездил верхом, так как считал, что сидя в седле, человек забывает о скромности, ибо становится выше своих собратьев?

Я мог возразить, что автор «Диалогов» вовсе не был таким идеальным; к примеру, он полагал, что слабых детей надо убивать сразу после рождения.

Однако свое мнение потому и свое, что следует держать его при себе — особенно, если пришел просить незнакомого человека об одолжении.

Какое-то время мы говорили о Платоне — сначала я поддерживал беседу только из вежливости, но затем убедился, что Руфус Огнемеч по-настоящему глубоко проник в мысли античного философа, а не скользит по поверхности его работ, как делает большинство.

Разговор захватил меня, и Снежане пришлось вмешаться, иначе я так и не перешел бы к цели нашего визита.

— Вы были воеводой у Черепокрушителя? — спросила амазонка, нимало не заботясь о том, чтобы ее вопрос хоть как-то увязывался с предыдущей беседой.

Книжник повернулся к ней, и ответил, спокойно, словно речь шла не о нем, а о герое древней летописи, давно умершем — а по мнению многих, и вовсе выдуманном.