Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение - Ивлин Во
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шестеро негров — личный состав лодки — сидели неподалеку на корточках вокруг костра. Дня три назад они набрали кукурузных початков на заброшенной ферме, погребенной под напором дикой растительности. (В буйной поросли, поглотившей ферму, то и дело встречались чужеродные растения — плодовые и злачные, пышно разросшиеся и дичающие.) Негры пекли початки на углях.
Костер и фонарь вместе давали мало света; они смутно обрисовывали очертания ветхой кровли над головой, сгруженные с лодки товары, на которых кишмя кишели муравьи, подрост, наступающий на вырубку, а за ними высоченные колонны стволов, вздымающихся над головой и исчезающих в темноте.
Летучие мыши гроздьями свисали с кровли, как тронутые гнилью плоды; бегали гигантские пауки, оседлывая на скаку свои тени. Здесь когда-то жили собиратели каучука. Дальше торговцы с побережья не проникали. Доктор Мессинджер обозначил стоянку на карте треугольником и поименовал ее «Первый опорный лагерь» крупными красными буквами.
Первый этап путешествия закончился. Десять дней их плоскодонка, пыхтя мотором, поднималась вверх по течению. Раз или два они миновали речные пороги (тут подвесному мотору приходилось помогать; гребцы враз взмахивали веслами под команду капитана; боцман на носу длинным шестом отталкивался от камней). На закате они разбивали лагерь на песчаных отмелях или вырубали для него площадку в лесных чащобах. Раз-другой они наткнулись на хижину, брошенную собирателями каучука или золотоискателями.
Целый день Тони и доктор Мессинджер валялись среди грузов под самодельным навесом из пальмовых листьев; иногда в жаркие утренние часы они засыпали. Ели они из банок прямо в лодке, пили ром, смешанный с буроватой, но прозрачной речной водой. Ночи казались Тони нескончаемыми: двенадцать часов тьмы, шум посильнее, чем на городской площади, — визг, рев, рык обитателей леса. Доктор Мессинджер мог определять время по тому, в каком порядке следуют звуки. Читать при свете фонаря не удавалось. После томительно отупляющих дней они забывались чутким, недолгим сном. Говорить было не о чем: все переговорено за день, в жаркой тени навеса, среди грузов. Тони лежал без сна, чесался.
С тех пор как они покинули Джорджтаун, у него ныло и болело все тело. Солнце, отражающееся от воды, сожгло ему лицо и шею; кожа висела клочьями — он не мог бриться. Жесткая щетина колола горло. Каждый оставшийся незащищенным кусочек кожи искусали мухи кабури. Они проникали сквозь петли рубахи и шнуровку бриджей, а когда по вечерам он переодевался в брюки, москиты впивались в лодыжки. В лесу он подцепил кровососов, они заползли под кожу и копошились там; горькое масло, которым доктор Мессинджер пользовал от них, в свою очередь, вызывало сыпь. По вечерам, умывшись, Тони прижигал кровососов сигаретой, но от ожогов оставались зудящие шрамы; оставляли шрамы и песчаные блохи — один из негров выковыривал их у него из-под ороговевшей кожи на пятках, подушечек пальцев и ногтей на ногах. От укуса марабунты на левой руке вздулась шишка.
Тони так расчесывал укусы, что рама, к которой крепились гамаки, сотрясалась. Доктор Мессинджер переворачивался на другой бок, говорил: «Бога ради». Сначала Тони старался не чесаться, потом пытался чесаться тихо, потом в бешенстве чесался что есть мочи, раздирая кожу. «Бога ради», — говорил доктор Мессинджер.
«Полдевятого, — думал Тони. — В Лондоне гости начинают съезжаться к ужину». В эту пору в Лондоне, что ни вечер, дают приемы. (Когда-то, когда Тони лез из кожи вон, чтобы стать женихом Бренды, он ходил на все приемы подряд. Если они ужинали в разных домах, он перед ужином слонялся у подъезда, высматривая Бренду в толпе, слонялся он там и после ужина, ожидая, когда ее можно будет проводить домой. Леди Сент-Клауд помогала ему изо всех сил. Поженившись — до смерти отца Тони они два года жили в Лондоне, — на приемы они ходили реже, всего раза два в неделю, не считая того шалого месяца, когда Бренда оправилась после родов Джона Эндрю.) Тони стал представлять себе гостей, съезжающихся сейчас в Лондоне на ужин, и среди них Бренду, и как она широко раскрытыми глазами смотрит на каждого входящего. Если еще топят, она постарается сесть поближе к камину. Но топят ли в конце мая? Он не мог припомнить. В Хеттоне в любой сезон почти всегда топили по вечерам.
Потом, начесавшись всласть, Тони вспомнил, что в Англии сейчас не половина девятого. Пять часов разницы во времени. В дороге они постоянно переставляли часы. Солнце встает на востоке. Англия к востоку от Америки, так что ему и доктору Мессинджеру солнце достается позже. Им оно достается из вторых рук и уже слегка замусоленное, после того как им вдоволь попользовались Полли Кокперс, миссис Бивер и княгиня Абдул Акбар… Совсем как Поллины платья, которые Бренда скупала по десять-пятнадцать фунтов за штуку… Он заснул.
Проснувшись через час, он услышал, как доктор Мессинджер ругается, и увидел, что тот сидит на гамаке верхом и обрабатывает йодом и бинтами большой палец ноги.
— Кровосос до меня добрался. Я, должно быть, во сне прислонил ногу к сетке. Бог знает, сколько он над ней трудился, прежде чем я проснулся. Говорят, лампа должна их отпугивать, но почему-то не отпугивает.
Негры что-то жевали у костра — они не ложились.
— Кровосос тут злой-злой, — сказал негр. — Потому наша сидит огонь.
— Чтоб тебе, так недолго и заболеть, — сказал доктор Мессинджер. — Они, наверное, высосали у меня не один литр крови.
Бренда и Джок танцевали у Энкориджей. Прием близился к концу, ряды гостей редели, и в первый раз за вечер можно было танцевать в свое удовольствие. Увешанная гобеленами бальная зала освещалась свечами. Леди Энкоридж только что с реверансами проводила последнего члена королевской семьи.
— Если бы ты знал, до чего я ненавижу засиживаться в гостях, — сказала Бренда, — но было бы слишком жестоко увести моего мистера Бивера. Он на седьмом небе, что попал сюда, и мне было не так-то легко устроить, чтобы его пригласили… Кстати говоря, — добавила она чуть погодя, — наверное, на следующий год мне и самой не попасть на такой прием.
— Вы доведете развод до конца?
— Не знаю, Джок. Это не от меня зависит. Вся штука в том, чтобы удержать мистера Бивера. Он стал очень нравным в последнее время. Приходится чуть не каждую неделю подкидывать ему один-другой великосветский прием, а если развод состоится, ни о каких приемах не может быть и речи.
