Черный о красных. Повседневная жизнь в сталинской Москве - Роберт Робинсон

Тут хозяйка позвала нас к столу, который был накрыт в крохотной, размером два на полтора метра, комнатке. Стол по тем временам был просто великолепен, ведь в московских магазинах невозможно было найти ничего, кроме черного хлеба и горчицы. Скорее всего, доктор Цепляева и ее муж ездили за продуктами на пригородном поезде миль за двадцать-тридцать от Москвы. Крестьяне, торговавшие на рынках, денег не брали (потому что на них ничего нельзя было купить), а обменивали продукты на старую одежду, обувь, часы и так далее. Один мой сосед получил за свою старую швейную машинку два больших мешка картошки и мешок капусты. Можно представить себе, сколько времени, средств и сил потратили мои хозяева, чтобы спасти мне жизнь.

За вкуснейшим обедом я расспрашивал доктора Цепляеву о ее жизни. Она рассказала, что родилась в Ленинграде, а в 1921 году переехала в Москву.

– До пятнадцати лет я интересовалась искусством – музыкой, живописью, балетом. Но когда заканчивала школу, большинство моих подруг решили поступать в медицинский институт, и я последовала их примеру, поскольку профессия художника слишком ненадежная.

Она вышла на кухню и вернулась с глубокой тарелкой тонко нарезанного картофеля, поджаренного, как она с гордостью сообщила, на подсолнечном масле. Отдав должное картофелю, вкуснее которого я в жизни не пробовал, я спросил хозяйку, как сложилась жизнь у ее подруг.

– Восемь лет назад я встретила двух своих сокурсниц на всесоюзной конференции в Киеве. Это было так неожиданно…

– Представляю, как вы радовались встрече. Раз вы дружили еще в школе.

– В первый день, действительно, я была счастлива. Но потом я задумалась о наших судьбах и расстроилась.

Помолчав, доктор Цепляева продолжила:

– После окончания института каждая из нас получила направление на работу в одну из сельских больниц. Мы были обязаны отработать по распределению два года. Вернуться в Москву разрешали только в том случае, если у вас была московская прописка и жилплощадь (в паспорте это подтверждала специальная отметка). Можно было также приехать к близким родственникам, если они были готовы прописать вас у себя и если их собственная жилплощадь составляла не менее четырех квадратных метров на человека.

Из нас троих мне повезло больше всех. Благодаря тому, что у моих родителей был этот дом, я вернулась сюда, проработав положенный срок в сельской больнице в Свердловской области. Скоро я вышла замуж, и через два года у нас родилась Элла.

Моим подругам не так повезло. Ольгу распределили в районную больницу в Иркутск, где она мучилась от тоски и одиночества. Однако прошел год, и она написала мне, что познакомилась с симпатичным молодым инженером и влюбилась в него. Через полгода они поженились. К несчастью, через восемь лет ее муж погиб в автомобильной аварии, оставив ее с тремя детьми. Она не могла переехать в Москву, поскольку квартира родителей была слишком мала для нее и детей.

Вторая подруга, Надя, после института получила направление в крошечный поселок милях в ста от портового города Магадана. Там она вышла замуж за местного парня и в Москву так и не вернулась. Встретив Надю в Киеве, я ее не узнала – волосы седые, одета плохо, в свои тридцать пять выглядит на все пятьдесят. История ее и вправду грустная.

В сельской больнице медсестры ее невзлюбили за то, что она врач, с образованием. Но труднее всего ей, молодой москвичке, было свыкнуться с одиночеством и жизнью в глуши. Деревянные избы, маленькая церквушка, в которой заседал районный суд, книг в библиотеке мало, да и те в основном для детей, в единственном кинотеатре показывают старые фильмы, причем только раз в неделю. В дождь – грязь по колено. Поскольку ее воспринимали как чужую, найти друзей было трудно. Иногда, призналась Надя, ей казалось, что она больше не вынесет.

Когда в поселке появился принц в лице нового учителя физкультуры, он немедленно завоевал ее сердце. Григорий – так звали принца – сделал Надежде предложение, и хотя он был старше ее на двадцать лет, она сказала «да». Только после свадьбы Надежда узнала, что ее муж – пьяница. Он издевался над ней, ругался, избивал, обижал детей. Так продолжалось семь лет, пока он не умер. Надежда осталась одна с четырьмя детьми. Деваться ей некуда. Родители, даже если бы захотели, не могли прописать у себя в Москве пятерых человек.

Когда в последней вечер Надя рассказала мне свою грустную историю, мне было больно на нее смотреть. На вокзале, перед моим отъездом в Москву, мы обнялись и заплакали, радуясь тому, что свиделись вновь, и горюя о том, что потеряли. В поезде я прорыдала почти всю ночь на своей полке.

Утром, проснувшись, я не могла не думать о Наде. Почему судьба была так жестока к ней? И все же, думала я, ее жизнь еще не потеряна и не закончена. Она приобрела жизненный опыт и, как врач, облегчает страдания людей, хотя сама вряд ли об этом задумывается.

Тут доктор Цепляева извинилась и вышла из-за стола. Скоро ушла и Элла. Борис, оставшись со мной наедине, спросил, что я думаю о войне.

– Теперь, когда немцы потеряли инициативу, ясно, что войну они проиграют.

– Я не о том, – сказал он. – Меня больше беспокоят не немцы, а Запад, который до сих пор не открыл второго фронта. У меня появилось подозрение, что они оставят нас бороться с немцами в одиночку, чтобы мы ослабли и выбились из сил. Потом они смогут диктовать нам свои условия.

– Простите, Борис Васильевич, но я не думаю, что это входит в планы западных стран. Не забывайте о том, насколько непросто осуществить вторжение на континент. Им следует разработать и тщательно скоординировать планы действий. Немцы основательно укрепили береговую линию на французской стороне Ла-Манша.

– Понимаю, но почему это занимает столько времени? Они обещали открыть второй фронт ранней весной 1942 года. Сейчас конец лета 1943-го. Это значит, что раньше следующего лета мы не получим помощи.

Вошла доктор Цепляева, и я не успел ответить.

– Ох, эта ужасная война! – воскликнула она. – Мы переживаем самый мучительный, тяжелый и кровавый период нашей истории. Честно говоря, до недавнего времени я боялась, что немцы одержат победу.

Теперь можно сказать, что их понемногу теснят, и во многом это происходит благодаря моральной и материальной помощи Соединенных Штатов. Мы больше не одиноки, как это было 15 октября 1941-го, когда немцы подошли к Москве.

Хотя многие из