Анюта — печаль моя - Любовь Миронихина

Когда укладывались спать, Анюта вдруг подумала вслух:

— Наш батя никогда бы так не сделал. Зачем мы тащили мешки, надрывались, когда можно было за одним разом на лошадях привезти, когда погода восстановится.

Мать, прежде чем погасить лампу, удивленно поглядела на нее:

— Как это зачем? Звонили с Мокрого, приказали срочно забрать.

А Настя хохотнула: лошадей, может, пожалел Карп, а бабы что будут делать, это ж дармовое тягло. Бараны вы, а не тягло, сердито думала Анюта, поворачиваясь к ним спиной. В ней вдруг зароптало незнакомое раньше возмущение и против настиных шуточек, и против мамкиной рабской покорности. Она верила: стоило бабам немного пошуметь и вразумить Карпа — Карп Василич, что ж ты делаешь, людей надо беречь — и он бы обязательно одумался.

Начали пахать. Председатель и личных лошадей отобрал на пахоту. Домнин батька слезно молил — хотя бы на ночь оставлять коня, но Карп Василич и слушать не стал. И правильно напророчили бабы: кроме как на них пахать не на чем. На каждую голову бригадир норму наложил — сотку в день под лопату вскопай, ползком, а сделай. Доярок сначала не трогали, потом стали гонять и доярок, и на них нормы наложили, поменьше, чем на других. Карп совсем помешался на плане, чтобы план вытянуть, он всю школу на сев бросил, и учителей и старшеклассников.

Тут уж самая терпеливая Анютина мамка зароптала. Пороптала, пороптала тихонечко дома — и легче стало. А Настя куда только не посылала Карпа, да так громко, чтоб все слышали. Теперь на свой огород у них и часа не оставалось — с фермы на поле, с поля на ферму. Одни Анюта с Витькой копали понемножку под грядное. Как-то видят они — бабы на корове пашут, все-таки быстрее, чем под лопату. Запрягли и свою Суббоню, мамка стала за плуг, Настя тянет за узду. Суббоня сначала не поняла, чего от нее хотят, головой замотала и ни с места. А когда до нее дошло, подняла рога и затрубила, возмущенно так затрубила — совесть у вас есть? Но пришлось ей, голубушке, и пахать, и дрова на себе возить. Потом зашла соседка Алена и говорит им:

— У меня тоже корова норовистая, да и жалко животинку, давайте скооперируемся — моя сестра да мы втроем запрягемся…

— Скотину она пожалела, а себя значит не жалко, — ворчала Настя.

Скооперировались, и так вспахали на себе три огорода. Алене и картошки дали на семена, жалко ее: двое маленьких детей, мужика убили еще в сорок первом. Как-то Танюшка в школу не пришла. Анюта сразу после занятий решила проведать, что случилось. А ничего не случилось, они огород пахали и тоже на себе. Двое братьев да мать впряглись в упряжку, а Танька за плугом шла. Анюта поглядела издали, голову повесила и пошла домой. Их с Витькой берегли, не заставляли плуг тягать.

Наскоро перекусила Анюта и на огород с лопатой. И Витьку погнала. Настя сделала ему веревочный мячик, и он целыми вечерами бегал с мальчишками по улице, лупил по мячу дочечкой-битой. Не время сейчас для лапты, летом наиграешься, отчитала его Анюта. Они с Витькой порядочный кусок огорода вскопали лопатами. Мать надеялась посадить и капусты, и огурчиков, и луку, все как у бабули было. Любаша обещала подвезти семян.

Как ни стращал Карп, все равно колхозники украдкой копали свои огороды. Только когда завиднелся край у пахоты, наконец, починили ребята старенький трактор. Бабы обрадовались — значит, будет им подмога, вдруг Карп смилуется и разрешит допахать огороды на железном коне. Вечером Настя принесла новость — молодые трактористы поругались в конторе с председателем. Васька, их сосед, ему всего шестнадцать, но он до войны пахал с батькой, возле него и научился. Сережка с Прилеп, тоже сын тракториста. Домнин брат учился на курсах трактористов до войны. И еще один парень с Рубеженки, демобилизованный танкист. Вот они вчетвером долго возились и из ничего собрали этот трактор. Пахали на нем день и другой. Вдруг заявляются к Карпу.

— А женишок твой такой смелый! — поддразнивала Настя крестницу. — Говорит Карпу: «Карп Василич, разрешите по ночам пахать свои огороды». Карп на него как вытаращится, у него зенки выпуклые, как у рака: «Ну, ребятки, чего вы захотели, когда это было, чтоб на тракторе пахали огороды, это запрещено, где я вам горючки наберусь?» Ему бесполезно напоминать, черту лысому, что у баб кровавые мозоли на руках, столько они ему горючки сэкономили. Ребята разозлились: кому все можно, Карп Василич, а нам нет, бригадир втихаря ночью пашет на колхозной кобыле, дочке вспахал огород. Карп набычился, руками в стол уперся — разговор окончен, ребята! Так и выкатились ребята на крыльцо ни с чем. Васька с Сережкой грозились — уедем, после школы и года не останемся, сразу завербуемся на стройку, пускай Карп сам пашет на тракторе.

Молодцы, молодцы, похвалила Анюта. После этой истории она очень Ваську зауважала и даже не сердилась, когда крестная дразнилась. Правильно сделают ребята, если уедут в ФЗО или на стройку. И сама она уедет обязательно, нынче же осенью, как только дом будет готов, и мамка с Витькой переберутся из этой норы в свою хату.

А дом потихоньку рос и рос и вдруг вылупился на улицу пустыми окнами-глазницами. Стены уже крепко стояли, когда однажды утром заявились Любка с Толиком. За спиной Толик нес короб не короб, а что-то большое и плоское, перевязанное веревками. Они так загляделись на его ношу, что и про нового зятя забыли.

— Вот! — Любка бесцеремонно поворотила мужа спиной. — Всю дорогу тряслись над ним, ночью не спали, держали на коленях.

Мать охнула и шагнула навстречу — не зятю, а стеклу! Настя уже высчитывала, сколько самогонки надо снести на станцию, чтобы на стекло накопить. А скопивши деньги, надо его найти, оно в магазине просто так не продается, только по базарам. Потом они как следует разглядели Толика. Вовсе он не старик, зря Настя горевала. Молодой парень, высокий, худой, как Август, только темноволосый. И страшный молчун. Не успели позавтракать, он взял топор и пошел с дедами на стройку. Когда летом приезжал, с утра до вечера косил. И все молчком и молчком, жаловалась мамка, но Настя не считала это изъяном.

— Ну и что ж, что Толик у нас не говоркой. Тебе нужен такой, как Федька Кубел с Прилеп, он даже женку заговорил до помрачения, а соседи от него прячутся. Мужик должен работать, а не разговоры разговаривать, наша Любаша за двоих все скажет.

— А из себя он как, Настя?

— На погляд очень хорош! — искренне нахваливала крестная, — и бабы все в один голос говорят — видный, видный у Любы мужик.

И мать успокоилась: зять молчал, но работал за двоих, чего еще желать. Только один раз Толик ее огорчил. Понадобилось ему что-то, и он обратился к ней, как к чужой — Александра Ивановна! Опомнившись, она бросилась жаловаться Насте, а потом дочке, в жизни ее так никто не называл, а тут дождалась от родного зятя. Любаша ласково объяснила мужику, что нельзя так обижать тещу, надо звать ее по-человечески — мамой. И Толик понял. Хороший зять, быстро к нему привыкли.

А перед самым отъездом Толик так их удивил, не знали, что и думать. Прошел как-то мимо тещи, сунул ей в руку бумажку и сразу за дверь, даже не оглянулся.

— Я поглядела — деньги! А Божа мой, что ж мне делать, сказать Любаше ай не, не хотелось его подводить? И часа не прошло, бежит моя дочушка, прикладывает палец к губам: мам, пока больше не могу, со временем соберу еще, и сует еще бумажку, пока я опомнилась, ее уже нет.

Как любила мамка вспоминать эту историю. Сто раз рассказывала и Домне, и бабе Поле, и соседкам. Рассказывает и смеется, а в глазах слезы блестят. Настя так рассудила:

— А может, не надо его выдавать, а Саш? Раз мужик имеет заначки, значит, хозяйственный, домовитый, а не какой-нибудь «в поле ветер». А если он еще и тещу с той заначки оделяет! Таких зятьев мне что-то не приходилось встречать.

Куме только не понравилось, почему они украдкой друг от друга ее одарили, нехорошо это. Но у Насти на все готов ответ: они еще друг к дружке не привыкши — не распознамши, и года вместе не прожили. А деньги были так ко времени: Домна с батькой собирались ехать в Мокрое рамы заказывать, хотелось позвать настоящего печника с Бахотка. И стала подумывать мамка о том, чтобы продать швейную машинку.

Это надо ума лишиться — продать машинку, ни в коем разе! — разбушевалась Настя. — С машинкой ты всегда себе и детям кусок хлеба заработаешь.

— Мам, ну а теперь-то достроим хатку к зиме? — тревожно выспрашивали Анюта с Витькой.

— Вы же видите, как нам, дуракам, везет: стекло у нас есть, рамы, считай, что есть, крыша полезла. К зиме будем в своей хате, не сомневайтесь.

К сентябрю стройка совсем походила на дом — с крышей, дымящейся трубой, окнами, только полы настелили не до конца и двери не навесили. Однажды Анюта зашла внутрь, постояла молча, обмеряла шагами вдоль и поперек и решила — сегодня она будет ночевать здесь, даже если никто не согласится с ней переехать, даже если придется спать на полу, больше в землянку она не вернется! Но мать с крестной быстро позволили себя уговорить. Им самим до смерти хотелось в новый дом, но деды закопались с полом, и дверь из Мокрого не успели подвезти. Вместо двери навесили войлок, не от холода, а просто от улицы, на дворе еще было тепло.