Район. Возвращение - Дмитрий Манасыпов

Хозяин воспользовался всем, что мог дать Преобразователь, в полной мере. Высокая и мощная фигура, закрытая подвижными костяными пластинами на корпусе. Острые зубья-пилы на предплечьях, когти, выходящие из специальных сумок на пальцах, совсем не человеческих, вытянутых, с дополнительными фалангами. Гибкие хитиновые пластины, переходящие с мощной шеи на голову и закрывающие половину лица непроницаемым забралом.

— Ни хрена себе ты урод… — присвистнул Егерь, глядя на все это великолепие. — И что мне с тобой делать? Как убивать?

Глупо, наверное, было ожидать ответа. В такой-то ситуации. Он его и не дождался, а дождался только того, что Кир ринулся вперед, взревев как сирена. И глядя на него, такого звероподобного, Егерь понял, что человеческого в нем не осталось вовсе. Но бой от этого не отменялся. И он был к нему готов. Руки уже подняли старый и верный СКС, в котором были те патроны, что дал мальчик с антрацитовыми глазами. В черной пропасти этих глаз плавало знание того, что может быть…

Он сидел, привалившись спиной к холодному бетону. Костоглод лежал рядом, положив свою громадную голову ему на колени. Пес умирал. Сильное большое сердце билось то очень редко, то, наоборот, начинало заходиться в бешеном ритме. Егерь гладил его по мягкой шерсти на широком лбу, проводил пальцами по выпуклым надбровным дугам. Уцелевший глаз пса был закрыт. Пес уже почти не подавал признаков жизни, лишь изредка вздрагивая всем своим таким еще недавно сильным телом. Было очень и очень грустно, безумно жаль того, что уже не вернется, тоскливо — и почему-то легко. И еще Егерь понимал, что ему тоже осталось совсем немного. Потому что невозможно жить дальше, когда левая рука почти оторвана и держится только за счет локтевого сустава и рукава старой застиранной штормовки горного костюма. И вдобавок осколки нескольких ребер пробили легкие, а одно наверняка зацепило сердце. Но…

Туша Кира валялась на полу, с пробитой выстрелами АПСа головой и тесаком, вогнанным по самую рукоять под нижнюю челюсть. Для пущей надежности…

Ни одного из готовых к транспортировке резервуаров уже не осталось, так как в таком огне ничего не могло уцелеть. Преобразователь, чей механизм так долго смешивал в своем сумасшедшем комбайне несовместимое, был уничтожен. И какая разница, как он там варил свой компот, из которого выходили твари, что могли многое из того, что было недоступно Измененным? Больше этого не будет. И точка.

Егерь закрыл глаза, понимая, что сейчас это может быть в последний раз. И просто окунулся в то, что хотел видеть…

Старые дома на небольшой улице. Очень похожие, с тремя окнами на улицу, светло-зеленые, голубые и белые. С невысокими заборами и калитками, закрывающимися только на крючок. С собаками, которые если и лаяли, то для порядка.

Высокое небо с кисейными облаками. Теплый летний воздух, легкий ветерок. Запах клубники с грядок, такой сладкий и знакомый с детства. Дед, высокий и худой, в неизменной гимнастерке и фуражке, как всегда что-то делающий по хозяйству. Бабушка, раскладывающая на большом одеяле яблоки, нарезанные на тонкие кусочки. Старый потрепанный кот-ветеран, лениво валяющийся на солнце и изредка зевающий, демонстрируя длинные клыки-сабли настоящего крысолова. Рыжий красавец петух с черно-зеленым, с искрой, хвостом, прогуливающийся по забору. Друзья-соседи, стоящие у калитки с мячом, ждущие его, тогда еще совсем маленького Егеря.

Длинный красный автобус на трассе, спящие пассажиры в креслах. Абсолютно спокойные и уверенные в безопасности поездки. Потому что баранку крутят сильные загорелые руки отца, лучшего водителя в их городе. Сколько он, Егерь, поездил с отцом — тот брал его собой в рейс, когда сыну хотелось. А еще лучше не на этом, новом и блестящем, а на совсем старом «пазике», ночью и зимой. Лежать на пахнущем солярой бушлате над самым мотором и зачарованно смотреть на почти авиационные, подсвеченные зеленым циферблаты на приборной доске.

Склад, такой знакомый, исхоженный до последнего угла и изъезженный на тележке, которую нужно разгонять, а потом просто катиться. И мама сидит в кабинете и просматривает журналы и тетради с какими-то цифрами, такая добрая, любимая и родная.

Первый бой, первые потери и то, самое первое, чувство, что ты все делаешь как надо. Потому что за тобой, за много километров отсюда, есть дети, женщины и старики, которых защищать нужно здесь и сейчас. И никакой жалости к тем, кто с той стороны. Потому что на своей земле воюют только полные суки, которых нужно жестоко давить, не давая сделать то, что им хочется. Давить, не жалея самого себя, без страха, и идти до конца.

Лица тех, кто навсегда останется в памяти, врезаясь резцом скульптора, создающего шедевр. Именно шедевр. А как еще, когда скульптором выступает само время? И лица тех, кто вместе с тобой, плечом к плечу, шел в этот самый первый бой — всегда будут рядом. Молодые, полные жизни даже тогда, когда их уносят на плащ-палатках, а командир уже убирает поблескивающие жетоны в карман разгрузочного жилета. Ведь они всегда останутся с тобой, так же как и лица тех, кто ушел в никуда там, в уже ставшей прошлым жизни.

Война, превратившаяся в неотъемлемую часть самого тебя, въевшаяся в кожу запахами крови, пороха, немытых тел и земли, поднимаемой в воздух пулями и осколками. И долгий-долгий путь домой, туда, где уже ничего не осталось от далекого и прекрасного прошлого. И ожидание того, что там, куда ты идешь, тебя ждут, наконец, тепло и любовь.

Твой город, такой небольшой и такой огромный, если вспоминать его из глубины детской памяти. Вмещающий в себя все и ничего, бывший тем, что и называется простым словом — Родина. Не утопающий в зелени, а просто полный ею до той степени, которая необходима. Три постоянно горящих газовых факела, запах которых вызывает у всех остальных только гримасы недовольства, а для тебя он… то, без чего что-то не так.

И мерцающая зеленью Волна, в одно мгновение превратившая его во что-то другое, злое, безумное и не твое. Стоило ли хотя бы попробовать вернуть его назад, возвращая и ту, настоящую жизнь, но потерять при этом свою, давно ставшую ее подобием? Наверное, да?

Высокий мужчина в потертой застиранной «горке» смотрел перед собой и улыбался, уже давно прекратив гладить заснувшего навсегда громадного серого пса. Смотрел перед собой и видел невысокий забор, светло-голубой дом в три окна на улицу, бабушку, режущую яблоки, и старого кота-бандита. Он смог вернуться домой…

Глава 10

КОЛЫМА — «ЧЕТВЕРКА»

Не теряй ни минуты, беги,Не замечая преград и препятствий.Расправив крылья, лети,Погоня за счастьем.

Отвлекли, ох и отвлекли смока, чего греха таить. И отвлекли-то сами «серые», да так, что хоть стой, хоть падай…

Ну надо же такое придумать, а? Шандарахнуть из ракетницы снарядом с самонаводящейся головкой с тепловым датчиком, нацеленным на габаритные объекты. Не, оно все понятно, целились-то по Крюку, и вполне обоснованно, все верно. Так как, ликвидировав голема, нас можно было бы взять прямо голыми руками, ну, практически. Вот только кто это у них, обычно таких последовательных и умных, догадался это сделать во время захода смока на новую петлю?!! Вот только прикиньте, что масса смока, пусть и не самого крупного, всяко больше, чем у Крюка, с его весом под двести килограммов. И больше кэгэ так на сто как минимум. Так в кого, спрашивается, полетит ракета?!!

Все верно, и красивая серебристая фиговина, виртуозно подкручиваясь в воздухе и выпуская белесый шлейф, пошла в сторону нашего кожистокрылого друга. Не знаю, как он успел ее заметить, но определенный финт ушами тварюга сотворила. Выкрутилась так, что ей позавидовал бы любой летчик-испытатель, умеющий выполнять фигуры высшего пилотажа. Ушла в сторону, пропуская ракету над собой, скрутила хвост в подобие какого-то сложного бублика и умудрилась наподдать его концом аккуратно в середку ракеты. Етит-колотит, прямо как в мультфильме каком-нибудь про кота с мышонком. Но ракета, естественно, все-таки громыхнула, и очень, скажу я вам, неплохо она это проделала.

Смока зацепило, и, скорее всего, очень даже хорошо. Рев, достигший максимума с ужасающий скоростью, снова вогнал в землю. Мне еле-еле получилось заставить собственное тело двигаться, и я побежал дальше по улице. Нет, а как еще поступать, когда судьба подкидывает такую возможность? Не выдержав, оглянулся, чтобы лицезреть прекрасное зрелище.

Смок, очень обидевшись на сектантов, атаковал. Было заметно, что разрыв ракеты, происшедший очень близко, повредил ему что-то необходимое для нормального полета. Чудище заметно кренило на левый бок, заставляя усиленно работать правым крылом, но, казалось, его нисколько не смущает факт собственной неполноценности. Оно все так же упорно шло в атаку на превосходящие его числом силы противника, большое и страшное, как штурмовик. Правда, обреченный на гибель штурмовик. Есть в этих непонятных чудах одна особенность — боли они не чувствуют или тщательно это скрывают, не обращая внимания на многочисленные попадания. Но огнестрельные раны остаются ранами, которые наносят для того, чтобы лишить врага возможности двигаться с последующим уничтожением. А сейчас против него был почти полноценный взвод, вооруженный разным по калибру и огневой мощи оружием.