Айвазовский - Лев Вагнер

На русском пароходе никто не спал. Все вышли из кают на палубу. Вынужденная остановка неожиданно сблизила людей еще больше, чем все время долгого путешествия. Нашлись пассажиры с хорошими голосами, любители пения. Кто-то сел за рояль в салоне. Айвазовский принес из каюты свою скрипку, которую всегда возил с собой. И вот у берегов Древнего Египта зазвучали задушевные русские песни о Волге, о русских полях и лесах. Эти с детства знакомые песни были особенно дороги путешественникам здесь, вдали от родной земли. Из хора выделялся красивый голос Жанны, младшей дочери Айвазовского. После долгих уговоров Юлия Яковлевна все же отпустила девочку в это далекое путешествие.

Айвазовского разбудило жаркое солнце и нетерпение скорее передать на холсте свои первые впечатления от Египта. Как сверкают за окном белые здания Каира! Солнце недавно взошло, но небо уже приобрело цвет расплавленной меди. Чистый холст на мольберте приготовлен еще в день приезда, но только сегодня художнику удается взять кисти в руки.

Три прошедших дня казались бесконечными, потому что нарушился привычный ритм жизни. Даже на корабле он не отступал от правила работать с раннего утра, а тут бесконечные приемы и банкеты… Вчера он хотел незаметно уйти с банкета, лечь раньше, чтобы утром приступить к новой картине. Но, как назло, в эту минуту его подозвала французская императрица Евгения и стала расспрашивать о работе, о том, когда он собирается снова в Париж. Тут она вспомнила о его пребывании в Париже в 1857 году, когда он был награжден орденом Почетного легиона и по этому случаю представлялся Наполеону III. Иван Константинович уже собирался откланяться, как подошел Франц Иосиф и императрица представила его австрийскому императору…

Расположение августейших особ привлекло всеобщее внимание, и он уже не смог уйти незамеченным. Подходили то одни, то другие, и художник вернулся в отель только за полночь. Но столь сильно было стремление передать колорит утреннего неба в Каире, что он превозмог усталость этих дней. И вот теперь с наслаждением взял кисти…

Айвазовский так углубился в работу, что даже не слышал гонга, призывавшего к завтраку. Он очнулся только тогда, когда в комнату вбежала Жанна.

— Папа, что я сейчас слышала за табльдотом!.. Пожилая леди, та, что с тремя дочерями, говорила, что под конец торжеств будет показана новая опера Верди «Аида». Египетское правительство заказало Верди эту оперу к открытию канала. Леди сказала, что опера будет поставлена в естественных условиях — на фоне пирамид, под открытым небом, при факелах… Ты представляешь?! Говорят, Верди уже приехал!.. А я поняла, что ты заработался, и распорядилась, чтобы завтрак тебе подали сюда…

— Спасибо, умница!.. — Айвазовский отложил кисть и с удовольствием смотрел на оживленное лицо дочери.

— Интересно, что это за опера?.. Как там будет звучать оркестр?.. Я так люблю его «Риголетто»!.. Помнишь, перед развязкой слышен в оркестре вой ветра и громовые раскаты… Мне кажется, что даже вспышки молний передает тогда музыка… Когда я слушаю ее, у меня перед глазами появляются твои морские бури среди ночи… Скажи, папа, а долго еще будут торжества? Опера Верди ведь будет в заключении всего…

— Торжества продлятся несколько недель. Но я не собираюсь все время быть в Каире. Мы с тобой отправимся в путешествие в глубь Египта.

…Солнце зашло. От берегов Нила чуть повеяло прохладой. Стали неясны очертания далеких пирамид.

— Завтра возвращаемся в Каир, Жанна. — Айвазовский погладил дочь по голове. — Мне жаль огорчить тебя, но я узнал, что «Аида» не будет поставлена. И Верди нет в Каире… Он отказался дать оперу к открытию канала…

— Боже мой!.. А я так ждала!.. Прошу тебя, папа, возвратимся домой через Италию! Я только разок взгляну на Верди…

…Миланский поезд подошел к станции Фьоренцуола Арда. Дальше до поместья Верди Сант-Агата нужно ехать на лошадях. Жанна с любопытством смотрела на пейзаж Ломбардской равнины. Кругом желтели поля, с которых уже убрали хлеб. Между пустыми нивами виднелись кое-где коренастые вязы, мызы, сыроварни…

— Конный завод синьора Верди. Очень он любит хороших лошадей. — Кучер указал на постройки вдали. — Теперь уж недалеко до Сайт-Агата…

Вскоре показался прекрасный парк, через парк вела дорога до самого дома. Аллея тополей напомнила Жанне такую же аллею у них в Шейх-Мамае[16]. Экипаж обогнал пожилого крестьянина с мотыгой на плече. Он шел походкой человека, уставшего после тяжелой работы. Широкополая соломенная шляпа, надвинутая на лоб, бросала тень на верхнюю часть лица, оставляя открытыми крупный шелушащийся от солнца нос и густую с проседью бороду.

— Здравствуйте!.. Не знаете, дома ли синьор Верди? — крикнул Айвазовский, тронув кучера, чтобы тот придержал лошадей.

Крестьянин остановился, вглядываясь в лицо Айвазовского.

— Неужели это вы, синьор Айвазовский? — радостно воскликнул он. — Здравствуйте!..

Тем временем кучер, соскочив с козел, начал отвешивать крестьянину глубокие поклоны. Верди сел на переднее сиденье. Его синие, глубоко посаженные глаза потеплели, встретившись с счастливым, удивленным взглядом Жанны.

…Обедали на террасе. Туда же подали кофе. Айвазовский рассказывал, как в Каире ждали Верди, мечтали услышать его «Аиду». Как они с Жанной ездили по Египту и записали песни феллахов, и внезапно приняли решение его навестить.

— Я потом вам объясню, синьор Айвазовский, почему я не выполнил заказ египетского правительства. А сейчас я бы хотел, чтобы синьорита Жанна спела мне песни феллахов. Что синьорита поет, для меня совершенно бесспорно… Рояль у меня в кабинете…

— Не робей, пой, как поешь дома… — успел шепнуть дочери Айвазовский. — А после песен феллахов спой синьору Джузеппе арию Джильды…

— …Благодарю вас, синьорита! — Верди взял в свои шершавые крестьянские ладони маленькую ручку Жанны и поцеловал ее. — Вашему голосу еще не хватает обработки, но он очень красив. У вас природное bel canto! Но поберегите ваш голос, вы в опасном возрасте, когда его легко сорвать…

Жанна сияла. Сам Верди похвалил ее голос! Ей очень хотелось запрыгать, но она сдержалась и присела перед композитором в чинном реверансе.

— А теперь я вам сыграю и спою из «Аиды». — Верди сел к роялю.

Зазвучал «Королевский марш». Айвазовский и Жанна с первых звуков отдались властной мелодии. Перед ними возникал только что покинутый Египет, древняя страна фараонов… А вот уже звучит молитва Аиды. Песня Аиды, тоскующей по родине… И, наконец, кульминация душевной трагедии Амнерис, когда она в последний раз бросается к Радамесу. Шествие жрецов… И плач Амнерис над могилой, где замурованы Радамес и Аида…

— Все… Из того, что закончено… — Верди опустил голову, глядя на свои большие руки, лежащие на клавишах.

— Земной поклон вам, синьор Джузеппе! — Айвазовский встал и низко поклонился Верди. — Спасибо за вашу неизменную преданность гармонии…

— Спасибо, синьор Верди! Я никогда не забуду этот вечер!.. — Жанна горячо поцеловала Верди в щеку и тут же смутилась от своей смелости.

Из кабинета снова перешли на террасу. Ночь была темная, душная, собиралась гроза. Луна то показывалась из-за туч, то снова в них погружалась. Из сада от клумб доносился одуряющий аромат осенних цветов. Ночные бабочки кружились вокруг стоящей на столе лампы. Айвазовский сидел на диване, Жанна примостилась в кресле-качалке, Верди ходил тяжелыми шагами по террасе.

— Я не выполнил заказа египетского правительства и не написал «Аиду» к открытию Суэцкого канала потому, что от меня хотели, чтобы я в «Аиде» прославил мощь Египта, прославил древних фараонов… Однако, начав работу над оперой, я сразу же понял, что она будет вызывать у людей не восхищение мощью Египта, а сострадание к его жертвам — Аиде, Радамесу, пленным эфиопам, протест против насилия. Египетские жрецы у меня — воплощение фанатической жестокости, лицемерия, они сродни образам католических прелатов в моих прежних операх.

— У вас, синьор Джузеппе, есть что-то общее с моим старым другом неаполитанцем Векки, который был адъютантом Гарибальди, хотя внешне вы очень непохожи… И все же вы мне чем-то напоминаете его…

— Это потому, синьор Айвазовский, что ваш друг и я — люди одной идеи. Идеи, которой мы безраздельно отдали сердца, а ваш друг и жизнь… Я и поныне слышу бурный и радостный голос тех лет. И хотя гарибальдийцы сейчас побеждены, но жив их дух. По мере сил моих я стараюсь, чтобы жил он и в моей музыке, хотя многие его теперь презирают… А я до смертного часа буду держать знамя над полем, где пали такие, как Векки… Теперь и в музыке идет ожесточенный бой. Среди композиторов и знатоков ширится неприятие оперы. А опера — великое завоевание; уже триста лет она царит во всех жанрах музыки. Симфонии Бетховена — это те же оперы, но без слов. А теперь эстеты требуют какой-то абсолютной музыки…