Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

Шкала Бофорта все предусмотрела: когда ветер от пяти баллов, начнет поджимать к семи, тогда штурмана еще спокойны.

— Свежий ветер переходит в крепкий, — говорят они.

Чашечки анемометров начинают вращаться с такой быстротой, что не видны простому глазу. Жмет под восемь баллов.

— Очень крепкий, — говорят штурмана.

Скорость ветра уже за 20 метров в секунду, и — тогда:

— Шторм…

Эсминцы — как длинные скользкие рыбины, всплывшие подышать на поверхность моря. С мостиков видно, как под ударами волн они изгибаются изношенными телами стальных корпусов. Штормовые леера, протянутые над ними как бельевые веревки, то провисают над палубой в дугу, а то натягиваются в дрожащие гитарные струны.

— Ох и гнемся! — сказал адмирал Трухачев, глянув вниз.

— Шпангоута два нам сегодня сомнет, — согласился Грапф.

— Мы уже мятые, — невозмутимо заметил Артеньев…

Под палубой «Новика» засел эскадрон спешенных драгун.

— Ну, как там они? — интересовались на мостике.

— Да понемножку травят. Спрашивают у наших матросов, сколько за такую каторгу платят…

Мористее шла величавая «Слава», ветер теребил на ее пушках громадные парусины чехлов. Черпали воду низкими бортами канлодки «Грозящий» и «Храбрый». С палубы авиаматки «Орлица», словно короткие мечи, срывались в небо юркие «ньюпоры» на поплавках. В кабинах самолетов сидели рыцари без страха и упрека — с погонами мичманов на плечах кожаных курток; мамы у этих ребят были еще такими молодыми, что не грех за ними и поухаживать. Над кораблями запускали змея с наблюдателем, и змей парил в облаках, а в его четком квадрате виднелась фигурка человека — распятая, как Иисус Христос на кресте… Смелый дядька, ничего не скажешь!

— Вообще-то, — заметил адмирал Трухачев, зябко поеживаясь, — кажется по всему, что небесная проблема еще не разрешена: кто победит в этом споре — воздухоплавание или же воздухолетание?

За мысом Домеснес, прикрытые калибром «Славы», корабли сбросили на курляндский берег матросский десант. Пошли на берег и зеленые от качки драгуны, быстро оживляясь при виде твердой землицы. Вдоль побережья началась дикая битва на штыках, и немцы бежали. Балтийцы взорвали форты и батареи врага. Пулеметная команда добровольцев со «Славы» разогнала всех немцев по лесам и болотам. Гоня перед собой большое скопище пленных, десант вернулся на корабли… Отличная была операция!

Потом корабли ушли под Ригу и стали гвоздить оборону противника. Казалось, русский флот хотел возместить в войне то, чего не хватало армии, — снарядов они не жалели! «Слава» с эсминцами густо клала свои залпы в глубину. На семнадцать километров от моря корабли перемешали с землей и навозом немецкие блиндажи, в которых немцами было припасено на зиму все, начиная от дойных коров и кончая роялями.

Неожиданно для всех над рубками «Славы» фукнуло огнем (издали — словно чиркнули спичкой). Броненосец пошатнулся всей своей многотонной массой, а пушки его замолки. Трухачев заволновался:

— Сигнальцы! Отщелкайте им: «Что у вас. Вопрос».

Мостик «Славы» не отвечал. Начальник Минной дивизий велел Артеньеву быстро смотаться на линкор катером — выяснить.

— Будет исполнено, Павел Львович…

Случайный снаряд, пущенный с берега наугад, оказался роковым. Он влетел через броневую прорезь внутрь боевой рубки. В самой гуще людей и техники он лопнул, опустошая все вокруг себя. При Артеньеве лопатой выгребали то, что осталось от людей. Одному матросу-визирщику срезало осколком лицо и влепило его в броню с такой страшной силой, что искаженное ужасом лицо — отдельно от человека — повисло на переборке, словно портрет в рамке из заклепок. Артеньев поднял из-под ног орден Владимира с мечами.

— Это флагарта, — пояснил сигнальщик. — Кавторанг Свиньин при орденах и кортике был. А наш… так. Он не сиял.

«Слава» потеряла своего отважного командира. И вспомнил тут Сергей Николаевич, как любил говаривать о себе скромный умница каперанг Вяземский: «Я не сиятельный — я старательный…»

Катером Артеньев быстро вернулся на свой эсминец.

— Ну, что там, старшой? — тревожно спросил его Трухачев.

— Как японская шимоза. Изрубило людей в сечку. Всех!

— Ну-у, так уж и всех? — не поверил фон Грапф.

— Всех, кто был в рубке. Восемь матросов еще живы. Но кто без руки, кто без глаз… Я же говорю вам — в сечку!

Адмирал снял фуражку, крестясь богомольно. Губы его, серые от холода, вытаптывали молитвы. Грапф от телеграфа крикнул:

— Павел Львович, накройтесь… простудитесь!

— Тут людей на лопате гребут, а вы мне о простуде. Воображения у вас нет, Гарольд Карлович…

«Слава» опять ожила и открыла огонь по врагу. Оттуда передавали, оповещая флот, что в командование линкором вступил лейтенант Марков. Никто этого Маркова не знал, но «Слава» стреляла при нем отлично — как и при Вяземском…

Над Балтикой летел ветер — то свежий, то крепкий.

Корабли возвращались, имея по левому траверзу Кеммерн.

— Курортный сезон закрыт, — печально произнес Трухачев. — А ведь еще недавно тут кипела жизнь. Боже, сколько здесь мол жена истратила денег на разную чепуху. А моя дочка перед войной первое свое стихотворение напечатала в «Кеммернском сезонном листке». Не думаю, конечно, чтобы из нее получилась новая Сафо… Гарольд Карлович, — сказал он, — я спущусь. Извините. Озяб.

Артеньев напутствовал начальника Минной дивизии:

— Осторожнее на срезе полубака, там моет волна.

— Кого учишь? — буркнул Трухачев. — Старого миноносника?

Под запотевшим стеклом кренометра неровными скачками гуляла стрелка. «Новик» широко мотнуло на очередной волне, и Трухачева всплеском воды из-за борта сорвало с переходного трапа. Даже на мостике услышали сочный шлепок адмиральского тела — будто кусок сырого мяса швырнули на прилавок.

Артеньев видел все это с высоты и сорвал трубку телефона.