Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

мы здесь свои, и скрывать нечего. Мы знаем, что Александр Васильевич обладает мертвой хваткой цепного пса — если уж Колчак вцепится, пардон, в чью-то ляжку, то зубов уже не разжимает… Именно такой человек и нужен для Балтики сейчас, чтобы варить для всех макароны!

— Я не повезу письмо, — отказался Тимирев.

— Я тоже против, — кивнул Ренгартен, собранный и рассудительный. — Но мне думается, что при нынешней ситуации нельзя брать старую гайку и закручивать ее на старом ржавом винте.

— Рабочие Петрограда бастуют, — включился в разговор Альтфатер. — Известно ли вам о целях забастовки? Она вызвана арестом матросов на «Гангуте». Как я осмелюсь доложить императору?

Старый адмирал обозлился на оперативника из Ставки:

— Пьянствуете вы все там с его величеством! Вы думаете, кавторанг, я не знаю, чем занимается моргруппа штаба в Могилеве?

— Всего один вагон вина от Адмиралтейства…

— Мало вам вагона? Еще цистерну пригнать?

Разговор этот замялся. Черкасский стал внушать Канину:

— Подумайте сами, Василий Александрович, что скажут на флоте, если ваш флаг спустить с «Кречета». В этом акте будет усмотрена всеобщая слабость власти…

«Флажки» уговорили Канина забрать рапорт обратно.

Покидая адмиральский салон, Черкасский спросил Ренгартена:

— Ваня, у тебя выпить ничего не сыщется?

— Зайдем. Что-то было…

В каюте князь выпил вина, рука его вздрагивала.

— Послушай, душа-князинька, — сказал ему Ренгартен, — а на кой черт мы, дураки, уговаривали Канина от этой отставки?

— Ну! А что делать иначе? И забастовки поехали…

— Все это не то, не то и не то. Канина пора на слом, как устаревший бездушнйй корпус. Он исплавался. Пора все флоты России брать в руки нам! А таких, как Канин на Балтике, таких плюгавцев, как адмирал Эбергард на Черном, — просто спихнуть за борт, и пусть они там барахтаются, пока сами не потонут…

— Я допью все, — сказал Черкасский, наклоняя бутыль. — И я удивлен, что ты так поздно заговорил со мною об этом.

— Третья военная кампания, — продолжал Ренгартен, — должна быть уже нашей кампанией. Как в вопросах стратегии, так и в проблемах политики. Нужна консолидация сил! Флот надобно сомкнуть с Государственной думой. На царя-батюшку надежды слабые, и заявок на его дальнейшее царствование от народа не поступало. Вылетит он за борт при резком повороте — туда ему и дорога. Мы останемся с мыслящей, страдающей Россией.

— Ты прав, — охотно согласился князь. — Будем работать, как работают большевики, из подполья. Из подполья же станем взрывать и хоронить карьеры не угодных нам лиц. Сейчас все простительно. Самое главное — довести войну до победы…

Штабной «Кречет» всю ночь шарахало о стенку пирса, его до утра трясло и качало.

Полухин сказал Семенчуку:

* * *

— В случае чего, вали на меня. Будут провоцировать — не верь: я товарищей по партии не предам. Выкрутимся!..

На палубу «Гангута» громоздились новобранцы с винтовками. Лопоухие парни, стриженные наголо, они были страшны сейчас своей непроходимой тупостью. В них — не суровая дисциплина, воспитанная годами службы, а рабская покорность, принесенная на флот из деревень и хибар предместий. Семенчук смотрел, как нелепо тычутся они со штыками на трапах, потерянные, сами же страдающие от услужливости и собственного страха, — и гальванер думал в этот момент, что ведь когда-то, наверное, и он сам был таким же бараном… «Спасибо флоту — излечился от рабства!»

Но вот на палубу «Гангута» горохом посыпали кадровые матросы с крейсеров — подтянутые, ловкие, собранные, и зарябило в глазах гангутцев от сверкания их ленточек с именами — «Громобой», «Россия», «Олег», «Рюрик», — вот этих можно бояться. Матросня с крейсеров не скрывала своих замыслов:

— Порядочек наведем. Мы оборонцы, чтобы, значит, война до победы. А вы… пораженцы? Держись теперь: сейчас мы вам кузькину мать показывать станем… Видели ее?

Дальше события на «Гангуте» развивались почти спокойно. Всех построили. К молчащим ротам вышли молчащие командиры корабельных рот. Карманы офицерских кителей отвисали неряшливо — от тяжести укрытых браунингов и смит-вессонов. Гриша Карпенко потихоньку, словно извиниться хотел, говорил своим матросам:

— Вы не бойтесь… теперь вас боятся. Из кают-компании рысцой выбегал штабной офицер, запаренный, и предъявлял ротному записку с именами матросов:

— Этих вот… прошу… для выяснения обстоятельств бунта.

Так вызвали 95 человек (в том числе и Полухина), после чего засвистали дудки: «Разойтись по работам». Строй в недоумении рассыпался… На «Гангуте» заработала особая комиссия, во главе которой стоял брюзгливый контр-адмирал Небольсин. Комиссия никого не судила — она брала матроса за жабры, изучала его со всех сторон и потом бросала туда, куда хотелось комиссии. Дошла очередь и до Семенчука. Два матроса с крейсеров встали по бокам от него, и Семенчук пошел меж ними, помня наставления Полухина.

По дороге, до кают-компании разговорились.

— Не вовремя вы, долбаки линейные, бунтарить стали.

— А когда надо? Ждать, пока на крейсерах поумнеют?

— На крейсерах, — отвечали ему, — народ побашковитей вашего. Мы тоже забастовку планируем… тока зимою!

— А летом-то… мухи мешают?

— Да нет. Мы же умные, — говорили крейсерские. — Зимою флот во льдах мерзнет и войны вроде нету. Тогда и бунтуй сколько влезет. Это войне до победы не помешает… Мы же умные!

Семенчук предстал пред ясные очи комиссии. И будто глас вышний, от бога идущий, разлился над гальванером, тая в розовом мареве абажуров, голос Небольсина — председательствующего:

— Тебя спасет правда, и только правда. Веруешь ли?

— Верую, — сказал Семенчук, перекрестившись.

— Это хорошо, — похвалили его. — Раскайся же искренне и скажи нам, какая сволочь подстрекала команду на захват оружия?

— Про