7 лучших историй для мальчиков - Вальтер Скотт

– Да какой секрет, Сид?

– Насчет того, что Гек выследил разбойников, которые хотели забраться к вдове. Ручаюсь, что мистер Джонс рассчитывает всех удивить, – только, увидите, в лужу сядет.

Сид хихикнул, видимо, очень довольный собой.

– Сид, это ты разболтал?

– О, кто разболтал, это не важно. Кто-то разболтал, этого довольно.

– Сид, во всем поселке только ты способен на такую подлость. Будь ты на месте Гека, ты бы не удрал с холма и никому бы не сказал о разбойниках. Ты не способен сделать ничего, кроме гадости, и не выносишь, когда кого-нибудь хвалят за хорошее дело. Нет, не нужно благодарности, как говорит вдова…

И, ухватив Сида за уши, Том выпроводил его из комнаты пинками.

– Ступай и пожалуйся тетке, если смеешь, а завтра я с тобой разделаюсь.

Спустя несколько минут гости вдовы сидели за ужином, а дюжина ребят за маленькими столиками рядом, по тогдашнему обычаю. В надлежащее время мистер Джонс произнес краткую речь, в которой благодарил вдову за честь, оказанную ему и его сыновьям, но, – прибавил он, – есть другое лицо, скромность которого…

И так далее, и так далее. Он открыл тайну участия Гека в происшествии с разбойниками с самым драматическим пафосом, на какой только был способен, но изумление, вызванное его сообщением, было в значительной степени поддельным и далеко не таким шумным и экспансивным, каким могло бы быть при более благоприятных обстоятельствах. Как бы то ни было, вдова довольно искусно притворилась изумленной и осыпала Гека такими похвалами и изъявлениями благодарности, что он забыл о почти невыносимой пытке, причиняемой новым платьем, из-за совершенно невыносимой – служить мишенью общего внимания и общих похвал.

Вдова сообщила, что она решилась приютить Гека под своей кровлей и дать ему воспитание, а когда отложит достаточную сумму денег, – помочь ему начать какое-нибудь скромное дело. Наступила очередь Тома. Он заявил:

– Гек не нуждается в этом! Гек богат!

Только строгое чувство благопристойности не позволило обществу встретить эту забавную шутку взрывом одобрительного смеха. Однако в наступившем молчании чувствовалось что-то неловкое. Том нарушил его.

– Гек добыл денег. Вы, может быть, не верите, но он добыл кучу денег. Нечего усмехаться, я могу вам показать. Подождите минутку.

Том выбежал из комнаты. Присутствующие с недоумением переглянулись, взглянули на Гека, но тот словно в рот воды набрал.

– Сид, что такое затеял Том? – спросила тетка Полли. – Он… да нет, никогда не знаешь, что выкинет этот мальчишка. Никогда.

Том вошел, сгибаясь под тяжестью мешков, прежде чем тетка Полли успела окончить фразу. Он высыпал на стол груду золотых монет и сказал:

– Вот, – что я вам говорил? Половина – Гека, половина – моя!

Это зрелище ошеломило всех. В течение минуты все смотрели молча, никто не мог слова вымолвить. Затем единодушно потребовали объяснения. Том заявил, что готов дать его. Рассказ был долог, но полон интереса. Его очарование почти ни разу не нарушалось чьим-либо замечанием. Когда Том закончил, мистер Джонс сказал:

– Я думал удивить общество, но мой сюрприз ничего не значит. В сравнении с этим он никуда не годится, сам сознаюсь.

Пересчитали деньги. Оказалось немногим более двенадцати тысяч долларов. Такой суммы сразу никто из присутствующих еще не видывал, хотя многие из них обладали значительно большим состоянием.

Глава XXXV

Новый порядок вещей. – Бедняга Гек. – Проекты новых приключений. – Заключение.

Читатель может быть уверен, что удача Тома и Гека вызвала сенсацию в бедном маленьком местечке С.-Питерсбург. Такая громадная сумма, вся наличными, казалась чем-то невероятным. Об этом толковали, трезвонили, восторгались, пока рассудок многих обывателей не повредился от такого сильного возбуждения. Все «заколдованные» дома в С.-Питерсбурге и окрестных деревнях были разобраны по бревнышку, их основания разрыты в поисках кладов, и не мальчиками, – взрослыми. Где бы ни показались Том и Гек, за ними ухаживали, ими восхищались, на них глазели. Они что-то не могли припомнить, чтобы их замечания имели раньше какой-нибудь вес; теперь же их слова повторялись, как бесценные изречения; все, что они делали, оказывалось достопримечательным; очевидно, они утратили способность говорить или делать что-нибудь ординарное; мало того, их прошлое было разобрано, и в нем обнаружены несомненные признаки оригинальности. Местная газета напечатала биографические очерки мальчиков.

Вдова Дуглас поместила деньги Гека в шестипроцентные бумаги, а судья Татчер сделал то же самое с деньгами Тома по просьбе тетки Полли. У каждого мальчика оказывался доход поистине колоссальный – доллар в сутки по будням и полдоллара по воскресеньям. Такой доход получал только пастор, – то есть на такой доход он рассчитывал, а собрать его обыкновенно не мог. В те старые простые времена за доллар с четвертью в неделю соглашались поить, кормить и обучать мальчика, а впридачу, пожалуй, и одевать его.

Судья Татчер возымел очень высокое мнение о Томе. Он говорил, что обыкновенный мальчик не сумел бы вывести его дочь из подземелья. Когда Бекки рассказала отцу, под строгим секретом, как Том выдержал за нее розги в школе, судья был, видимо, тронут; когда же она просила его не сердиться на Тома за то, что он солгал с целью отвлечь порку с ее спины на свою собственную, судья с воодушевлением заявил, что это благородная, великодушная, возвышенная ложь, – ложь, которая может высоко держать свою голову и достойна быть увековеченной в истории наряду с «Правдой о топоре» Джорджа Вашингтона! Бекки казалось, что никогда еще ее отец не выглядел таким высоким и величественным, как в ту минуту, когда, шагая по комнате, он топнул ногой и произнес эти слова. Она немедленно побежала к Тому и все рассказала ему.

Судья Татчер надеялся, что Том будет великим юристом или великим полководцем. Он сказал, что похлопочет, чтобы Тома приняли в Национальную Военную Академию, по окончании которой он может поступить в лучшую юридическую школу в стране и таким образом подготовиться к обеим карьерам.

Богатство Гека Финна и покровительство вдовы Дуглас открыли ему доступ в общество, – нет, правильнее будет сказать, втащили, впихнули его в общество, – и страдания его положительно стали ему невтерпеж. Прислуга вдовы заботилась о его чистоте и опрятности, причесывала его и чистила, укладывала спать на простыни самой отталкивающей чистоты, без единого пятнышка, которое он мог бы прижать к сердцу, как нечто родное. Ему приходилось есть ножом и вилкой, употреблять салфетку, чашку, тарелку; зубрить уроки; ходить в церковь; говорить так прилично, что слова вязли у него в зубах; куда бы он ни повернулся, оковы и путы цивилизации связывали его по рукам и ногам…

Он мужественно выносил эти бедствия в течение трех недель, но в один прекрасный день исчез. Двое суток вдова, крайне встревоженная, разыскивала его всюду. Население было глубоко взволнованно; искали везде, пытались выловить его тело из реки. На третий день, рано утром, Том Сойер благоразумно отправился к старым бочкам за заброшенной бойней и в одной из них нашел беглеца. Гек спал. Он только что позавтракал кое-какими крадеными корочками и объедками и комфортабельно растянулся рядом со своей трубкой. Он был не умыт, не причесан и одет в те самые лохмотья, которые придавали ему такую живописность в дни, когда он был свободен и счастлив. Том растолкал его, рассказал ему, какой он тревоги наделал, и потребовал, чтобы он шел домой. Лицо Гека разом утратило печать спокойного довольства и приняло меланхолическое выражение. Он сказал:

– Не говори этого, Том. Я пытался, но ничего не выходит; ничего не выходит, Том. Это не по мне; я для того не гожусь. Вдова добра ко мне и ласкова, но ее порядки мне невмочь. Она заставляет меня вставать каждое утро в одно и то же время; она заставляет меня умываться, и они чешут меня волосок к волоску; не позволяют мне спать в дровяном сарае; я должен носить это проклятое платье, которое душит меня, Том; его и ветер не продувает; и чисто оно так, что я в нем не смею ни сесть, ни лечь, ни валяться; я должен ходить в церковь и потеть там до седьмого пота; я ненавижу эти тягучие проповеди! Я не могу ни мух ловить, ни табак жевать, и должен носить башмаки каждое воскресенье. Вдова ест по звонку; спать ложится по звонку; встает по звонку, и все так правильно, что человеку выдержать невозможно.

– Все так делают, Гек.

– Том, это ничего не значит. Я не все, и я не могу выдержать этого. Это ужасно – быть так связанным. И о еде хлопотать не нужно, – у меня к ней и вкус пропал. Захочется идти рыбу ловить – спрашивайся; купаться – спрашивайся. Говорить приходится так красно, что тошно становится; я каждый день забирался на чердак, чтоб поругаться хоть малость и освежить рот, а то бы просто смерть, Том! Вдова не позволяет мне курить, не позволяет мне орать, не позволяет мне зевать, ни потягиваться, ни почесываться при других.