Откровенно. Автобиография - Андре Агасси

Затем мое внимание рассеивается, а вслед за ним я теряю уверенность. Проигрываю гейм и, дождавшись смены сторон, иду на свое место расстроенный.

Вдруг слышу, как немецкие организаторы что-то кричат мне. Оказывается, меня зовут обратно на корт.

— Игра не закончена. Вернитесь, мистер Агасси, вернитесь!

Беккер ухмыляется. Весь стадион хохочет.

Я выхожу на корт, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Как будто вновь я в академии Боллетьери, униженный Ником на глазах у других ребят. Надо мной и так все время насмехаются в прессе, выносить насмешки в лицо я уже не в состоянии. Проигрываю гейм. Проигрываю матч.

Приняв душ, выхожу и забираюсь в машину, стоящую за стадионом. Делая вид, что не замечаю Джей Пи, поворачиваюсь к Нику и Фили и говорю:

— Первый, кто заговорит со мной о теннисе, будет уволен.

СИЖУ В ОДИНОЧЕСТВЕ на балконе своего номера в Мюнхене, глядя сверху на город. Не думая ни о чем, начинаю поджигать разнообразные предметы. Бумаги, одежду, обувь. Это мой секретный способ справляться с сильными стрессами. Я делаю это неосознанно — просто что-то изнутри вдруг толкает меня, и я тянусь за спичками.

Стоило мне развести небольшой костерок, как появляется Джей Пи. Он смотрит на меня, спокойно отправляет в костер лист гостиничной бумаги для писем, затем — салфетку. Я добавляю меню обслуживания в номерах. Мы поддерживаем костер пятнадцать минут, не говоря ни слова. В конце концов, когда огонь затухает, он спрашивает:

— Не хочешь пройтись?

Прогуливаемся через парк в центре Мюнхена. Повсюду шумит народ, вокруг царит праздничное настроение. Люди пьют пиво из литровых кружек, поют и хохочут. От их смеха меня начинает трясти.

Мы подходим к большому каменному мосту, выложенному булыжником, идем по нему. Далеко внизу бежит река. Останавливаемся на середине моста. Мы одни. Смех и песни смолкли в отдалении, слышен лишь шум бегущей воды. Глядя вниз, под мост, я обращаюсь к Джей Пи:

— А что если из меня никогда не выйдет толка? Что, если сегодня не худший, а, напротив, — мой лучший день? Я все время сочиняю себе оправдания, когда проигрываю: мол, я бы запросто победил, если бы не то-то и то-то. Если бы я этого, и правда, хотел. Если бы сегодня был в состоянии играть лучше. Если бы меня поддерживали. А что, если я делаю все, что могу, хочу выиграть, стараюсь изо всех сил и все равно не лучший в мире? Лучше уж умереть, чем так жить!

Я рыдаю, уткнувшись в перила. У Джей Пи хватает скромности и мудрости молчать и ждать. Он знает, что никакие слова и жесты не помогут, — нужно лишь подождать, пока все выгорит дотла.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ я встречаюсь с Карлом-Уве Штеебом, еще одним немецким игроком. Истощенный физически и эмоционально, выбираю категорически неверную тактику игры. Да, я заставляю его бить слева, в этом он совсем не силен, но сам ударяю по мячу слишком сильно. Если бы я бил слабее, ему пришлось бы вкладывать силу в удар и тогда он допускал бы больше ошибок, а я смог бы воспользоваться его главным недостатком. Теперь же, используя силу моих ударов, он может посылать низкие резаные мячи, неизменно летящие к цели на этих быстрых кортах. Я помогаю сопернику лишь потому, что бью сильнее, чем надо. С радостной улыбкой Штееб выжимает все возможное из своих мощных ног и усиленных мною ударов и прекрасно себя чувствует. Позже капитан нашей команды обвиняет меня в том, что я подыгрывал сопернику. Ну прямо как какой-нибудь спортивный журналист, ей-богу.

ЧАСТЬ ПРОБЛЕМ в моей игре 1989 года связана с ракеткой. Я всю жизнь пользовался ракетками Prince, пока Ник не убедил меня подписать контракт с другой компанией — Donnay. Почему? Потому что у Ника возникли финансовые проблемы, а за контракт с Donnay он сам получал неплохой куш.

— Ник, — объясняю я. — Мне нравится Prince.

— Какая разница? — недоумевает он. — Ты можешь играть даже ручкой от метлы.

И вот теперь, вооруженный ракеткой Donnay, я действительно чувствую, будто мне дали ручку от метлы. Словно я играю левой рукой или перенес травму головы. Все не так! Мяч не слушается меня, не желает делать то, что я ему велю.

Я в Нью-Йорке, мы с Джей Пи пошли прогуляться. Уже давно перевалило за полночь. Мы сидим в захудалой забегаловке, залитой ослепительным светом флуоресцентных ламп. За прилавком продавцы громко спорят на нескольких восточноевропейских языках. Мы взяли по чашке кофе. Сижу, обхватив голову руками, твердя своему спутнику:

— Этой новой ракеткой я бью по мячу — и не знаю, куда он полетит.

— Ты найдешь выход, — утешает он.

— Как? Какой именно?

— Не знаю. Но у тебя получится. Это лишь временный кризис, Андре. Один из многих. Будут и другие — это так же верно, как то, что мы с тобой сейчас сидим здесь. Относись к любому кризису, как к тренировке перед следующим.

Кризис удается преодолеть во время тренировки. Несколько дней спустя я уже во Флориде, тренируюсь в академии Боллетьери. Кто-то протягивает мне новую ракетку Prince. Я отбиваю три мяча, только три, — и переживаю что-то вроде религиозного экстаза. Каждый мяч, словно лазерный луч, летит точно в назначенную мной точку. Корт открывается передо мной, словно райский сад.

— Мне наплевать на контракт, — заявляю я Нику. — Я не собираюсь жертвовать жизнью ради контракта.

— Я все улажу, — обещает он.

Он колдует над ракеткой от Prince, раскрашивает ее под Donnay — и я легко добиваюсь нескольких побед на турнире в Индиан-Уэллс. И хотя я проигрываю в четвертьфинале, это уже неважно: ко мне вернулась моя ракетка, а с ней и моя игра.

На следующий день в Индиан-Уэллс прибывают три менеджера Donnay.

Они заявляют, что происходящее совершенно неприемлемо, ведь любой сразу поймет: я играю переделанной ракеткой Prince. По их мнению, это может повредить компании и именно мы будем ответственны за ее крах.

— А ваши ракетки будут отвечать за мой крах, — парирую я.

Поняв, что я не собираюсь ни каяться, ни торговаться, представители Donnay обещают сконструировать для меня ракетку получше. Они создают стилизованную копию Prince, их изделие выглядит гораздо убедительнее, чем у Ника. С этой ракеткой я лечу в Рим на игру с парнем, знакомым мне еще с юниорских турниров. Какой-то там Пит… Сампрас, кажется. Грек из Калифорнии. В детстве я запросто его обыгрывал. Тогда мне было десять, ему — девять. С тех пор я единственный раз видел его несколько месяцев назад на турнире — каком именно, не помню. Выиграв матч, я сидел на поросшем травой холме позади отеля, рядом с Фили и Ником. Мы растянулись на травке, наслаждаясь свежим воздухом, и в этот момент увидели Пита, только что проигравшего свой матч. Он проводил послематчевую тренировку на корте отеля, и почти каждый его удар выглядел убого. У него не получались три из четырех ударов по мячу, удар слева выходил неловким, к тому же бил он всегда с одной руки, что было для нас в новинку. Кто-то неправильно поставил ему удар слева, и это определенно должно было стоить парню карьеры.