Ловец человеков - Попова Александровна

— Это я знаю; увиливать от налогов. Этим был недоволен Вольф? Что стало некому следить за крестьянами?

— Да. Но господин капитан сказал, что «пусть они все провалятся», а его тревожит, чтобы мальчик был в безопасности. И вот когда стали появляться разговоры среди стражников, что надо бросить службу и уйти куда-нибудь, найти другую, хорошую, господин капитан вмешивался в разговоры и говорил, что это правильно. Что они люди еще молодые, что с семьями, и семью надо кормить, а здесь такого нету. И все они ушли понемногу… Но ведь в этом нет ничего страшного, — поспешно добавила она, продолжая, тем не менее, смотреть мимо. — Ведь это он не на бунт их подбивал. Он ничего противозаконного не сделал, и он…

— Капитан Мейфарт действовал для блага господина барона, — успокоил ее Курт. — И ему ничего не грозит. Просто мне надо знать в подробностях, что тогда происходило.

— Зачем? Альберта будут судить? Вы будете его судить? За что?

— Анна! — шикнул на нее Шульц; Курт снова поднял руку, призывая к молчанию.

— Нет, Альберта не будут судить. Альберту постараются помочь. Но чтобы ему помочь, мне надо знать, что творилось вокруг него в те годы, когда он был маленьким. Кто старался поддержать его, а кто — нет. Как складывалась его жизнь… Вот и все.

— Альберта не надо судить.

— И не будут, — заверил Курт; Анна вздернула руку, поправляя сбившийся воротник, и взгляд его упал на ее предплечье.

— Можно посмотреть? — попросил Курт, придвинувшись ближе, и та, покраснев, вытянула руку вперед.

Предплечье от запястья почти до самого сгиба локтя было испещрено небольшими, но неровными и широкими шрамами в полпальца длиной; когда маленький Альберт совершил свою выходку, подумал Курт, все это должно было неслабо кровоточить.

— И еще на шее, — тихо подсказал Шульц рядом; он встал, подойдя к Анне, и та, уже совершенно пунцовая, склонила голову набок, выставив на обозрение похожий набор шрамов напротив артерии.

— Было больно? — спросил он, усевшись обратно; Анна замотала головой, тут же кивнув, потом замерла, по-прежнему не поднимая взгляда.

— Не очень… То есть, было, но я больше испугалась, а потом, когда господин капитан перевязал, уже больно не было совсем, только крови было много.

— И ты изловчилась при этом скрутить Альберта? Простыней, насколько я слышал…

— Он ведь слабый. Он больной и слабенький. Просто я не думала, что он такое может, потому и не смогла отбиться сразу.

— Люди здесь не спрашивали, откуда это у тебя?

— Спрашивали, конечно, любопытно же. Я им всем говорю, что там, дома, меня покусал щенок, с которым я играла. Это папа придумал, так говорить.

Заметив, как побледнел Шульц, Курт с мысленной усмешкой подумал о том, что в этой легенде отец Анны наверняка решил исподволь отыграться на баронском сыне; «этот неблагодарный щенок», мог совершенно открыто сказать он вслух.

— И ты никогда никому не рассказывала о том, что было в замке?

Анна вздрогнула, выпрямившись, но взгляд так и остался прикованным к столу перед нею, и он подумал вдруг, что, быть может, так она говорит всегда и со всеми, не поднимая глаз и смотря мимо собеседника…

— Что вы… никому, никогда…

Шульц позади Курта издал звук, похожий на шипение, и сдвинулся еще дальше за спину; выждав секунду, он резко обернулся, успев увидеть гримасу на лице хозяина дома, которой он явно пытался привлечь внимание дочери.

— В чем дело? — вкрадчиво спросил Курт, глядя ему в глаза; тот засуетился, снова начав белеть щеками, и отступил назад.

— Ни в чем, майстер ин…

— Ложь на следствии — преступление, ты знаешь об этом? — повысил голос он, поднимаясь из-за стола. — Ты это понимаешь, я спрашиваю?

— Господи, да ведь я же ничего такого…

— Лицо человека, Феликс, — сделав шаг вперед, сообщил Курт, — как книга. И есть те, кто умеют читать эту книгу. Хочешь знать, что написано сейчас на твоем лице? На нем написано: «Не вздумай проболтаться ему об этом!». Вот что я на нем вижу.

— Да что вы такое говорите, майстер инквизитор… — почти шепотом пробормотал тот, втиснувшись спиной в стену; Курт подошел еще на шаг.

— Может, поговорим в другом месте? — поинтересовался он, и Шульц замотал головой:

— Я все сейчас скажу, как на духу! Не надо в другом…

— Итак? Что произошло, о чем ты не хотел говорить? Выкладывай, — потребовал он, не отступая назад, так и оставшись стоять в трех шагах от хозяина дома; тот отер испарину с узкого лба, заискивающе улыбаясь.

— Вы просто спросили, не рассказывали ли мы кому… Мы ведь никому не говорили — обещали ж господину барону… Но тут… бес попутал…

— Я слушаю.

— Тут, у нас, трактиров нету в деревне… Понимаете, а если кто проездом, ему быть негде, вот к нам и постучался однажды какой-то… Он денег заплатил — мы его покормили, коня пристроили, тоже накормили, постелили; все, как в хорошем трактире, он и заплатил. А дело было еще раннее, спать ложиться рано было, ну, и засиделись за столом. А у него с собой пива было несколько бочонков, и он в благодарность, что пустили, проставился. Понимаете, пускать никто не хотел, несмотря что за деньги, а мы пустили, так он из благодарности…

— Дальше, — потребовал Курт; тот закивал:

— Да-да, конечно… И как-то так оно незаметно ушло, пиво это… И я, Господи, с перепою-то ему и… Я ж не хотел, а как-то оно само собой выскочило… На трезвую голову потом, утром, жалел, но он так как-то равнодушно все слушал, я и подумал — не запомнил он. Или враками почел. Ну, и я забыл постепенно — дело-то давно было, года четыре тому. Я ж не со зла, не потому, что хотел мальчонке навредить… простите, господину Альберту… господину фон Курценхальму… Пиво все это проклятущее, такое, гадина, вкусное было, а тот все приговаривал, злодей, что, мол, пиво мое, говорит, самое во всей стране лучшее, семейный рецепт, я, говорит, еще найду, где пивоварню открыть, так меня это пиво богачом сделает, и все подливает, подливает…

— Стоп, — скомандовал Курт так резко и почти грубо, что Шульц испуганно умолк, зажмурившись. В голове стрельнула знакомая боль — и пропала; ладони вспотели, словно начиналась простудная лихорадка, а под макушкой вдруг тонко зазвенело. — Погоди-ка, — повторил он уже спокойнее и, осторожно взяв хозяина дома за рукав, потянул к скамье. — Сядь.

Тот на скамью почти упал, потирая ладони одна о другую, и на майстера инквизитора смотрел преданно, с готовностью. Курт, забыв приличия, встал ногой на скамью, опершись локтем о колено, и, наклонившись к Шульцу, медленно произнес:

— Дай-ка я спрошу, верно ли я понял. Здесь, в твоем доме, был человек, который в деревне вашей был проездом. Так?

— Да, он…

— Молчать, — прервал он тихо. — Просто «да» или «нет». Этот человек вез с собой бочонки с пивом, которое было необычайно вкусным, и которое, по его словам, изготовляется по семейному рецепту. Так?

— Да, майстер инквизитор.

— Дальше. Он собирался обосноваться где-то, неизвестно где, чтобы открыть пивоварню. Так?

— Да, майс…

— Как его звали? — не надеясь ни на что, спросил Курт, замерев, и вздрогнул, услышав:

— Каспар, он сказал. Может, врал, уж не знаю…

— Каспар… — повторил он тоскливо, закрыв глаза и опустив голову, потирая ладонью моментально взмокший лоб. — Каспар… Господи… Каспар…

Курт глубоко вдохнул, чувствуя, что горло сжимает спазм смеха, неуместного, глупого, нервного, и, не сдержавшись, засмеялся, ударив лбом в колено.

— Каспар… — повторил он снова, стараясь успокоиться и чувствуя на себе настороженные взгляды. — Каспар, зараза…

— Вам нехорошо? — участливо спросила Анна Шульц; Курт с трудом взял себя в руки, снова подняв голову и глядя на ее отца.

— Все в порядке, — ответил он сдавленно. — Феликс, как он выглядел? Ты помнишь, как он выглядел?

— Так… — растерянно и испуганно выронил тот. — Плохо уже… давно было…

— Вспомни. Это важно. Как он выглядел? Большой, маленький, толстый, тощий… Вспоминай!

— Ну, не маленький… Здоровый такой мужик, молодой довольно — лет, может, тридцати, чуть, может, больше… крепкий, широкий, я б сказал…

— Волосы, глаза — темные, светлые?

— Светлые, то и другое… И нос, нос у него такой — крючком; не так, чтоб здоровый, а крючком, как у совы. А главное — лапищи, как у медведя, широкие, лопатами…

Курт рывком выпрямился, ощущая, как спина леденеет, будто кто-то взял ведро со снегом и попросту вывалил за шиворот его целиком; мысли в голове смерзлись, не желая шевелиться, не желая жить, как мыслям положено. Он прошелся перед столом взад-вперед, отсутствующе глядя в пол, остановился.

— Этому человеку ты рассказал о бароне фон Курценхальме, — уточнил Курт чуть слышно; тот молча кивнул. — О том, что случилось с твоей дочерью, о сыне барона? Да? — Шульц молчал, вжав голову в плечи, и он повысил голос: — Я спросил — да?