Короли Вероны - Дэвид Бликст

— Разумеется, мой господин. Для этого поэты и существуют, — пожал плечами Данте.

Дискуссию закрыли. Обильный и разнообразный ужин продолжался уже за другими разговорами, на менее обязывающие темы, которые, однако, обсуждались с тем же жаром. Говорили о тактике ведения боя, о женщинах, о политике, о винах. На десерт была подана изысканная яблочная fricatella, сдобренная оживленной беседой о судьбе ордена тамплиеров, окончательно уничтоженного несколько месяцев назад. Великого магистра ордена, Жака де Моле, сожгли по обвинению в ереси. Когда пламя охватило столб, де Моле провозгласил свою невиновность и объявил, что Сам Господь отомстит за его смерть. Магистр проклял французского короля и его потомство до тринадцатого колена. Задыхаясь в дыму, де Моле предрек, что еще до окончания года и Филипп IV, и Папа Климент вместе с ним, магистром, предстанут перед Господом.

О последних словах де Моле сразу забыли, однако менее чем через месяц Климент действительно умер. Пьетро хорошо помнил, как Данте спешно сочинил для стиха 19-го эпизод с пророчеством о смерти Папы и разослал вставку и указания всем своим переписчикам.

Гости Капитана увлеченно обсуждали вероятность кончины французского короля. Хотя все они скептически относились к тамплиерам, ни у кого не возникало сомнений, что причиной полного разгрома ордена явилась алчность Филиппа IV Красивого.

Пьетро слушал, стараясь не упустить ни единой мысли этих выдающихся людей. Он не переставал восхищаться их речами, однако более всего удивляли юношу взаимоотношения воинов. Асденте не далее как три дня назад стремился раскроить Кангранде череп, а теперь, за ужином, Кангранде обращался с ним как с любимым родичем. Джакомо Гранде был учтив и дружелюбен: он искренне наслаждался обществом Скалигера. Муссато совершенно расслабился; казалось, от полного блаженства его отделяют лишь собственные переломы. Только Марцилио смотрел волком; правда, когда заговорили о выигранных и проигранных сражениях, даже он оживился.

Один только венецианец не испытывал удовольствия от ужина. Кангранде не упускал случая задеть Дандоло. Делал он это весело, шутя, с неизменной любезностью. Но беспощадно.

Наконец с ужином было покончено. Марцилио да Каррара поднялся первым, небрежно спросив у своего дяди разрешения выйти из-за стола. Он ушел из обеденной залы, не оглянувшись. Асденте и Пассерино проследовали в гостиную, чтобы продолжить вечер за игрой в кости. Дандоло и Гранде помогли Муссато подняться, после чего слуги доставили поэта прямо в его «камеру», как зловеще шутил Кангранде. Падуанцев содержали в превосходных апартаментах, ничего общего не имевших с тюрьмой. Кангранде близко к сердцу принимал выражение «любите врагов своих».

Скалигер принялся отдавать распоряжения слугам. Данте подошел к сыну.

— Как ты себя чувствуешь, мальчик мой?

— Хорошо, отец, — отвечал Пьетро, гоня мысли о личинках.

— Вот и славно, — нарочито небрежно произнес Данте. — Тогда я пойду спать. — Взгляд его упал на непокрытую голову сына. — А где же твоя новая шляпа?

— Потерялась в дороге, — сказал Пьетро.

— Так-так. — И с довольной улыбкой Данте удалился.

Отпустив слуг, Кангранде обернулся к Пьетро.

— Ты, я смотрю, спать не хочешь? Не вернуться ли нам на террасу, к жаровне, дождю и дыму?

Когда Пьетро снова улегся на свою кушетку, а слуга принес новую жаровню, Кангранде произнес:

— Пьетро, ты молчал почти весь вечер.

— Мне нечего было добавить к тому, что говорили достойные синьоры.

— Пьетро, поверь мне на слово: лгать — дурная привычка. Тебе было что сказать. И не только доблестному Марцилио, — прищурился Кангранде.

Пьетро почувствовал, как заливается краской.

— Я там самый младший…

— Марцилио старше тебя всего года на два, манерам же его далеко до твоих. Так о чем ты думал?

— Я… я думал о звездах, что определяют людские судьбы, — промямлил Пьетро. — Вы спрашивали, где грань между свободной волей и толкованием предначертанного небом. Я думаю… — Пьетро замолк. Ему не хватало слов, чтобы выразить свои мысли. Однако Скалигер терпеливо ждал. — Я думаю, эта грань не такая четкая, как кажется. Человек не может противиться предопределенному свыше — как моряк не может по своей воле остановить шторм, — однако он может сам решать, как противостоять стихии.

Кангранде мигом уловил мысль Пьетро.

— Ты хочешь сказать, что, хотя звезды и указывают моряку путь, он сам решает, следовать их совету или не следовать?

Пьетро кивнул.

— Но я говорю не только о карте. Судьба ставит у нас на пути препятствие. Мы же сами решаем, повернуть назад, обойти его или взять штурмом. В этом проявляется свободная воля. Мы не можем помешать судьбе принять решение, однако можем не согласиться с ее решением.

Пьетро осекся, сообразив, как глупы его слова. Кангранде, однако, мысленно поворачивал их так и эдак, словно они были достойны подобных размышлений. Наконец Кангранде проговорил:

— Человек, стало быть, отвечает за свои поступки, но не за свою судьбу.

— Это только предположение, мой господин, — поспешно произнес Пьетро.

Задумчивости Скалигера как не бывало.

— Это блестящее предположение, синьор Алагьери! Жаль, что ты не высказал его за ужином. Всем этим воинам, дипломатам и поэтам, вместе взятым, не измыслить ничего подобного. В тебе, мальчик, мудрость старика.

— Тебя это удивляет? — зазвенел насмешливый женский голос. Пьетро резко обернулся.

— А, донна Катерина! — Появления сестры было достаточно, чтобы к Кангранде вернулась обычная язвительность. — Разумеется, этот юноша проявляет мудрость во всем, кроме одного — ему до сих пор хочется, чтобы я оставался в живых.

— С возрастом это пройдет, — заметила донна Катерина. Распущенные волосы ее, перехваченные единственной черной лентой, покрывали спину, как плащ.

Пьетро неуклюже поднялся. Его усилия были вознаграждены беглым кивком; затем донна да Ногарола снова перевела взгляд на брата.

— Если тебе уже надоело упиваться собственным философским настроем, могу сообщить новость.

— Все готово?

— Да. Хочешь, я поеду?

— Чтобы ты в такую погоду тряслась по дороге, а потом, чего доброго, умерла от простуды? — Кангранде сделал страшные глаза. — Дани за что! Баилардино мне этого не простит.

— Тогда я одолжу тебе свое здоровье в обмен на нежные чувства к моему мужу.

— Он меня вырастил. Лишь благодаря ему я стал тем, что я есть.

— Пожалуй, на каждый твой день рождения нужно преподносить ему подарок. Что бы такое выбрать?